Денис Блажиевич - Угличское дело [СИ]

М. — Туды.

1-й — Туды. Туды можно… Если бы куды… Езжай.

Мужик чертыхаясь хлестанул лошадку.

У ворот подворья Шуйских. 1-й холоп смотрел вслед отъезжающей телеге.

1-й — Вот где, балабол. Не заткнешь. Что там?

2-й холоп показал разлапистый щучий хвост.

1-й — Ух ты какая жирная да купчистая. Чисто Меланья Патрикеевна с Арбату. Эта даже на рожу пригожей.

В это мгновение одна из створок тяжелых высоких ворот открылась и на улице появились красиво наряженные всадники на крупных немецких конях. Между ними был преувеличенно, выше самого высокого края лицемерия, бедно одетый тщедушный человек на маленькой хрупкой лошадке. У человечка были удивительно умные пронзительные, всеподмечающие глаза. И честно добытую щуку он подметил сразу.

— Что это у тебя, Фомка. — голос у человека был такого же высокого тона как несмазанные петли в деревянном хорошо натопленном доме.

Фомка не будь дурак, сразу на колени бухнулся, и щуку на руках перед собой держал.

— Вот, князь Василий.

— Это хорошо. На кухню снесите. От царя, если вернусь, попробую.

Холопы посмотрели как поезд князя Шуйского скрылся за поворотом, а потом Фома сказал.

— Эх, если бы я князем был… Никогда бы так. Что же это перед всей улицей у своих же холопов отбирать. Никакой чести.

А второй ему на это.

— Да что тебе понимать… Пановать не холопствовать. Там все навыворот, так уцелеешь.

Углич. Не боевые «украинные» стены а вполне себе мирные внутренние городские стены. Сушилось белье, а кое-где проломы были неряшливо заделаны досками и заросли кустами да травой. Тусклая деревянная икона над ржавыми воротами. У торговой дороги, ведущей в город, совсем молоденький стрелец в кафтане и с бердышом, начищенном до блеска. Он охранял женщину, по шею закопанную в землю. Недалеко девушка Дарья, а с другой стороны, на низенькой скамеечке, сидела бойкая старушка Макеевна, мать стрельца Торопки.

— Торопка, сынок. Может кваску. Солнце как печет.

— Не буйствуйте, мама… Сидите тут и сидите. Дома Зорька не кормлена.

— Ты за нее не сердешничай. За себя горюй. Поставил черт усатый на солнцепеке. Уж я пойду. Пойду старосте губному пожалуюсь. Что же если робкий да неклепистый так и можно? Всем пистоли дали. А где наша пистоль?

— Матушка цыц.

— Не цыцкай на матерю. Разживись в начале, чем цыцкать.

— Я на вас тоже Ракову пожалуюсь. Стоять.

Бердышом Торопка преградил путь Даше. Та протянула кувшин.

— Водички. Напиться.

— Не можно. Принимай назад.

Эту сцену видели Каракут и Рыбка. Движеньем руки Каракут остановил их маленький поезд. Каракут спрыгнул с коня и подошел к стрельцу. Сзади него держался Рыбка. Торопка вперед выставил бердыш.

— Не подходи.

К нему на подмогу бросилась Макеевна.

— Уйди носатый.

— Ты чего, жиночка.

— Думаешь, если у нас пистоли нет так можно? Торопка, дай бердыш.

— Матушка.

Пока они тянули друг у друга бердыш, Каракут склонился над преступницей. Ее глазабыли закрыты, но она еще жива. Каракут достал маленькую сулейку. Приложил ее к пересохшим губам женщины.

— Ты что это. Нельзя. — крикнул Торопка.

— Нельзя так нельзя. За что ее?

Из под локтя Торопки выглянула Макеевна.

— Мужа свово казнила, убивица. Пока спал, зарезала.

— Было за что?

.— Коли так. Что с того?

Каракут подошел к Даше.

— Дочь? Нечего тебе тут делать. Домой иди. Она заснула теперь. Далеко она.

После того как пополдничали, Битяговский за ухо вытащил Митьку Качалова из-за теплой большой печки. Там Митька, как и положено провинциальному русскому человеку, вознамерился славно всхрапнуть часок, а лучше и другой и третий.

— Да рази ж сегодня мой черед, Михайло Петрович. — жаловался Митька. Дьяк его не слушал и свое долдонил.

— Рассыпались как тараканы. Вот уж мы с вами субботу святую спразднуем. Розгами да уксусом. Заходи, — дьяк толкнул Митьку в черный спертый воздух Брусенной избы. Теперь дьяк сидел за толстыми хозяйственными книгами, а напротив Качалов скрипел пером и нудел.

.— Леонтия Терехова вдовица. Две кадушки с медом гречишным. Эх, она сама как мед..

— Жито, жито за ней.

— Не было за ней жита.

— Гляди лучше.

Качалов со вздохом встал и пошел к двери. Дверь внезапно распахнулась. Впечатала Митьку в бревенчатую стену… Вошел разъяренный Михаил Нагой. Высокий с испитым лицом.

— Где деньги, дьяк.

А дьяк, словно не расслышал, сказал невозмутимо.

— Мишка а книги прибери. — а потом добавил как будто только сейчас заметил князя.