Денис Блажиевич - Угличское дело [СИ]

— Совету пришла у тебя просить. Торопка мой совсем ошалел от любви нежданной.

— Ну в дом заходи. Сейчас я…

Макеевна вошла в дом и сразу с порога заверещала. Она увидела Устинью, но и та не осталась в долгу. Закричала еще громче.

Во дворе Огурец поднялся и побежал в дом.

— Как же это! Не дурак ли. — корил он себя. — Олух старый.

Огурец вошел в дом.

— Не успел. — сказал он громко.

Макеевна показала на упавшую Устинью.

— Что это?

Огурец подошел ближе и тронул Устинью за плечо.

— Это. Это… Обморок это.

Макеевна приготовилась заорать.

— Тихо, тихо ты, сестрица. Разве не понимаешь. Разве не видишь. Чудо это. Обыкновенное чудо. Господь, прости господи, Угличу послал… Так ты чего приходила, сестрица.

— Я… Чего это я? Торопка мой к Дашке, покойницы Устиньи дочке… Ой.

Макеевна увидела, как ожила Устинья. Поднялась и сказала.

— Говорит, что любит.

— Ой, матухна моя. Она, оно еще говорит.

Поп Огурец попытался уговорить.

— Ты не должна, Макеевна. Не должна. Никому. Покуда архимандрит чудо не удостоверит.

— Понимаю.

— Не понимаешь. Никому.

— Никому. Так, батюшка Огурец, она что же теперь блаженная?

Устинья возразила.

— Какая была такая и осталась.

Макеевна завыла.

— Ой-ой-ой. Выноси меня без молитвы. Со святой Устиньей рядом живу. Нет ну разве справедливо бог делит, батюхна Огурец. Чем я то хуже?

Правитель слушал Пеха внимательно. Старался впитать каждое слово, каждую нотку, чтобы сплести из правды Пеха свою правду. Ту самую, которой можно рубать и колоть, а не только защищаться. Пех говорил.

— … Нагие все с себя ободрали. Михайло у царицы шкатулку с царскими жемчугами и золотом на подарки роздал, а Афанасий Нагой Худыцкий монастырь на один посох обеднил. Для митрополита Геласия.

— Значит посольство свою работу честно справило?

— Честно.

— Ничего такого не прознали?

— Нет.

— А про то, что у Афанасия мальчика похожего на Дмитрия видели, почему не говоришь?

— Нелепица, правитель. Князь Василий справлялся. Слухи это беспочвенные.

— Что?

— Дивлюсь сколько у тебя послухов. Ты и без меня все знаешь. А князь Василий? Я брата его убил. Так что вот такие у нас отношения.

— Еще что?

— Что… Еще митрополит Геласий под стол свалился на поминках.

— То дела духовные… Пусть Бог сам своих слуг стреножит.

— Что-то еще? Говори, говори. Пёх.

— Из прошлого для тебя послание, правитель.

Следующую новость правитель встретил с удивлением. Присел, помолчал и все еще не веря, переспросил:

— Сам видел?

— Своими глазами.

— Как же… Ты же убил его?

— Я его убил… Вот этой самой саблей.

— И он в Москву идет?

— Идет с сибирской казной.

— Что же… Ты его ко мне приведи, Пёх… Такая встреча.

— Если дойдет…

— Позаботился?

— Постарался да. — поклонился Пёх.

Правитель говорил царю. Говорил много и красноречиво. Про дела посольские, про решение и вынужденное и нужное. А царь после недолгого молчания спросил совсем про другое. По мысли правителя совсем человеческое, а значит пустое.

— Царица мне рассказывала, Борис Федорович. Больно часто стал Федор Никитич Романов… Ведь никогда ранее в Золотой Палате не служил, а теперь через день стоит. Я думаю неспроста это.

— Неспроста, государь. Романовых посильнее привязать надо.

— К царице.

— Федор Никитич, молодец на всю Москву известный, а у царицы девок, что твой малинник. Самое место для нашего медведя.

— Ладно, коли так.

— Решать что-то надо, государь.

— Они мои родичи. Бедный Дмитрий… Как и не было. Ветер дунул и улетел.

— Если родичи, то и пострадать должны более всех.

— А царица? Ведь не опасна она совсем.

— Из Нагих самая опасная. Давно ей надо было постриг принять. Ей там спокойней будет. И нам.

— Так молода.

— Самое время запереть… И Углич.

— Что Углич?

— За Камень надо посадских поднимать.

— Весь город? Мыслимое ли это дело? Виноватых накажи, но весь город? Не дам. Не дам своего дозволу.

— Батюшка твой по-иному мыслил.

— Не могу. Тысячи мужиков, баб. Детей губить. За что?

— Чтобы держава крепче стояла. Чтобы никто и не думал шатать здание Третьего Рима.

— Что мне твой Третий Рим, когда о душе своей думать надо. Такой грех на себя брать. А ты? Разве ты не боишься?

— Мне за свою душу бояться нечего. Она в державе твоей растворена.

— Людей невинных губить?

— Так оно иногда выходит. Батюшка твой это хорошо понимал.