Генри Мерримен - Золотая пыль (сборник)

– Знаете, Дик, все-таки банкротом быть веселее, – сказал Альфонс, когда мы ужинали в его клубе. – Эти деньги… Mon Dieu, сколько с ними хлопот!

– Да, – ответил я, нисколько не кривя душой. – Богатство навлекает злой рок на своих обладателей.

Впрочем, Жиро был вполне счастлив, обретя наследство, и черпал радость, спуская его на других. Вряд ли найдется в мире другая щедрая душа, способная потягаться с Альфонсом, для которого тратить деньги на друзей является величайшим из удовольствий.

– Помните, как мы привыкли пить наше бенедиктинское исключительно из бокалов для кларета? – воскликнул маленький француз. – Ах, вот что значит молодость, n,est ce pas? [121]Кто бы мог представить, что в один прекрасный день у нас будет все, что захотим?

Взгляд его вдруг потемнел, и ребячливость сошла с лица.

– Я был знатным дураком, – промолвил он. – А ты – другим таким же, мой хмурый ликом англичанин. Но я осознал свою глупость и понял, что есть еще счастье в этом мире. По крайней мере, на этот век хватит.

Я встал, намереваясь пожелать другу спокойной ночи, потому как собирался рано выехать поутру.

– Единственная моя надежда, mon ami, – продолжил Альфонс, сжимая мою ладонь своими миниатюрными пальчиками, – что милостивый Господь даст вам вскоре убедиться, как были вы глупы.

К исходу следующего дня я приехал в Драгиньян и поселился в «Отель Бертен», гостинице, лучше которой путешественнику не найти во всем Провансе. Ни день, ни час своего прибытия в Ла-Полин я не уточнял, подозревая, что дела мадам де Клериси могут задержать меня в Париже. Так, собственно говоря, и произошло.

На следующее утро я пешком отправился в Ла-Полин по дороге, идущей мимо виноградников и оливковых рощ, урожай с которых был недавно собран. Яркие цвета осени медленно прокладывали себе дорогу к вершинам горных склонов, где прохладный климат позволяет листве зеленеть дольше, чем в обожженных солнцем долинах. Воздух был свеж и прозрачен, с запада тянул приятный ветерок. Весь мир, похоже, инстинктивно пожинал плоды того, что явилось результатом плодородия почвы и кропотливого труда. Интересно, это природа подстраивается под наше настроение или Создатель приводит наши мысли в соответствие с ветром и небом, светом и тенью?

Когда показалось шато, сердце мое упало, потому как я не нес ничего, кроме дурных вестей, той леди, которую уважал более всех на свете, если не считать одной девушки. Как-то примет мадам мои откровения? Лучше будет поговорить с ней наедине, потому как то, что можно сообщить супруге, не всегда стоит открывать дочери. Эта проблема, однако, решилась сама собой, так как на подступах к старому шато я увидел, что в решетчатой беседке у восточного края кто-то сидит, и заметил мелькание предмета, очень похожего на белый платок. Как и стоило предполагать, мадам сидела за кружевом. Одна.

Свернув с дороги на тропу, идущую через оливковую рощу, я подошел к виконтессе, но не застал ее врасплох. Она заметила мое приближение и отложила работу.

– Значит, вы приехали наконец, – сказала виконтесса, подавая мне руку.

Мы зашли в оплетенную виноградом беседку и сели. Мадам внимательно разглядывала меня.

– Вы сильный человек, mon ami, – проговорила француженка. – По вашему лицу никто не догадается о том, что довелось вам пережить.

Но я пришел говорить не о себе. Моя история предназначалась госпоже де Клериси, и, как прямолинейный англичанин, а не романический герой, я намерен был изложить ее без аллегорий и символов.

– Мадам, ваши деньги украл не Мист, – начал я. – Не барона Жиро понесли мы на кладбище с улицы Пальмье. Не виконт де Клериси был найден близ Пасси и предан земле в церковном дворе в Сенневиле.

Я понял, что виконтесса считает меня сумасшедшим.

– Мой бедный друг, – произнесла она с глубочайшим сочувствием в голосе. – Зачем вы говорите так и к чему клоните?

– К тому, мадам, что никто из нас не застрахован от искушений, и деньги – самое сильное из них. Я самому себе не доверил бы десять миллионов франков. И ни одному человеку на земле.

– Почему?

Мне показалось, что в глазах женщины уже мелькнул проблеск понимания. Я замялся на секунду, и она заговорила сама.

– Мой муж жив?

– Нет, мадам.

Виконтесса повернулась немного в кресле и оперлась локтем на стол, позволяя мне видеть только профиль своего лица. Спрятав подбородок в ладони, она устремила взор в долину.

– Расскажите все, что знаете, – попросила она. – Я не буду перебивать, только не жалейте меня.