Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

— Какие-нибудь новые сведения из Онежского района есть? — неожиданно спросил Миллер.

— Район — наш.

— С Кож-озера что?

— Монастырь сильно укреплён. Кругом пулемёты. Пришлось отступить.

Миллер поморщился.

— Досадно.

— Собственно, в стратегическом отношении монастырь особой роли не играет, Евгений Карлович, — сказал Марушевский, — он находится в стороне от главного направления. Часть людей из состава экспедиционного отряда погибла. Среди них... — Марушевский достал из кармана записную книжку, глянул в неё, — среди них — капитан Слепцов.

— Не помню такого, — равнодушно произнёс Миллер.

— Был вначале у белых, потом у красных, затем снова перешёл к нам. Не бог весть что, но наган держать в руках умел. Оставшиеся на мониторах вывезены в Онегу, сейчас находятся там.

— Офицеры в отряде ещё есть?

— Один. В чине поручика.

Миллер немного помолчал. Потом поднялся.

— Ну что ж, Владимир Владимирович... Действуйте!

Андрюха Котлов на миноноску не вернулся. Когда мониторы пришли в тихую, скорбно пахнущую пожарищами Онегу, миноноски там уже не было, она срочно отбыла в Архангельск; растерянный Андрюха поправил на себе моряцкую форму, чтобы выглядеть пофорсистее, и предстал перед Чижовым:

— Ваше благородие, поспособствуйте отправке меня в Архангельск... Мне же надо догнать миноноску.

Чижов развёл руки в стороны:

— Не могу. Пешком ты не пойдёшь, на машине туда не добраться. Да и нету у меня авто, чтобы скатать в Архангельск. Мониторы до города просто не дойдут... Им вообще нельзя выходить в море. Так что извини, служивый...

Андрюха опечалился:

— Меня же боцман съест вместе с ботинками, и старший офицер по головке не погладит — миноноска осталась без сигнальщика.

— Ничем не могу помочь, служивый.

— Вот мать честная, — горько вздохнул Андрюха. Вспомнил, что преподносил азы сигнального дела Мамонову — пареньку в надраенных до зеркального сверка башмаках, но сможет ли Мамонов работать самостоятельно — большой вопрос. — Вот мать честная!

— По всем правилам экипажи должны дождаться отставших, в том, что не дождались — нарушение, — неожиданно нудным учительским голосом произнёс Чижов.

— Мне-то от этого не легче, ваше благородие.

— Всё понимаю, но помочь ничем не могу, — сказал поручик. — Держись пока нас, а там видно будет.

— Есть держаться вас, а там видно будет, — без особого энтузиазма отозвался Андрюха, козырнул.

Через два часа Чижов получил задание выдвинуться вместе с отрядом на реку Тамицу, в одно взбунтовавшееся село, расположенное в двадцати пяти километрах от Онеги, погасить разгоревшийся там «пожар».

— Не люблю я этого дела — усмирять мужиков и сечь кнутами голые мужицкие задницы, — Чижов в сердцах сжал кулаки. — Не солдатское это дело, а жандармов у меня в отряде нет. Вот незадача! — Он с шипением втянул в себя воздух, будто обжёгся горячим чаем, и удручённо покрутил головой. — Да потом, история не раз подтвердила, что нет ничего более жестокого и бессмысленного, чем мужицкие бунты.

Но приказ есть приказ. Приказы положено выполнять, а не обсуждать.

Прошло ещё два часа, и отряд Чижова выступил из Онеги в сопровождении трёх телег, на которых стояли пулемёты да на одной из телег горбилась простуженно шмыгающая носом сестра милосердия.

Ночью на землю упал заморозок, первый в этом году — разбойный, украсивший деревья снежной бахромой. Один из солдат, улёгшийся спать слишком далеко от костра, отморозил себе уши — слишком нежными они оказались у него, побелели и свернулись в рогульки.

— Эх ты, дуралей, — увидев несчастного солдата, запричитал Андрюха Котлов, отгрёб ладонью белую накипь с травы, швырнул бедолаге на одно ухо, ожесточённо растёр её, потом сгрёб ещё кучку, швырнул на другое ухо. — Отмёрзнут у тебя твои заячьи, отвалятся, что тогда делать будешь?

Солдат только морщился от боли да охал, на лбу у него выступил пот.

После первого растирания уши не отошли, Андрюха пробормотал что-то удручённо про себя, снова зацепил ладонью снеговой пороши, швырнул её солдатику в голову.

— В следующий раз будешь знать, как спать в мороз с открытой репой, — проворчал он по-стариковски, — ещё одна такая ночёвка, и ты себе не только уши, а и всё, что растёт ниже носа, отморозишь.

— Век живи — век учись, — просипел надсаженно солдат.

— И всё равно дураком помрёшь. — Андрюха помял пальцами уши солдатика — отходят или нет, почувствовал, что отходят, и лицо его распустилось в улыбке: — Ну, слава Богу...