Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

— Нужны конкретные факты, конкретные фамилии — кто именно из ваших людей занимается на территории Советского Союза террористической деятельностью?

— Таких людей я не знаю, — совершенно искренне ответил Миллер.

— Врёте, генерал! — жёстко обрезал его Власов. — Знаете!

Миллер молча развёл руки в стороны и опустил их.

Почти две недели после этого разговора следователь не вызывал его к себе. Миллеру даже показалось, что на Лубянке про него забыли...

В конце декабря тридцать седьмого года, поздним вечером, — Миллер считал, что на улице стоит глубокая ночь, счёт времени он уже потерял, — в камере появился невысокий, с поджарой мальчишеской фигурой темнолицый человек, по-хозяйски ткнул Миллера в грудь, усаживая его на жёсткую койку, и произнёс добродушно, почти по-свойски:

— Садись! В ногах правды не бывает.

Миллер, исхудавший, заросший щетиной — похищение совсем не предполагало, что он возьмёт с собой бритвенный прибор и ножницы для стрижки усов и аккуратной ухоженной бородки, которой генерал славился у своих подчинённых, — послушно сел на кровать.

— Моя фамилия Ежов, — сообщил гость Миллеру, растянул рот в улыбке. — Если вы, конечно, слышали обо мне когда-нибудь.

— Да, конечно, — растерянно пробормотал Миллер, — Николай Иванович, кажется?

— Можно и так, — согласился Ежов. — Пусть будет Николай Иванович. А вас величают, насколько мне известно, Евгением Карловичем?

— Так точно, — готовно отозвался Миллер.

Никто не вёл протокола этой встречи, никто не стенографировал «выступления», о чём шла речь в камере № 110, можно только догадываться. Да и то догадки будут очень приблизительными... Хотя ясно, что говорили эти разные люди не о ценах на треску в московских магазинах и не о проблемах размножения турманов — элитных голубей, бывших тогда модными в российской столице... Встреча эта вселила надежду в Миллера.

Ежова интересовал тот же вопрос, что и следователя, — террористические группы, засланные РОВСом на территорию СССР. Миллер на этот вопрос ответить не сумел, пленника больше интересовало другое — может ли он послать письмо в Париж Тате и сообщить, что он жив, второе письмо надо было послать Кусонскому и дать ему как начальнику канцелярии РОВСа кое-какие служебные указания.

В ответ на просьбу Ежов добродушно махнул рукой:

— Пишите!

Миллер написал, Ежов с интересом прочитал оба письма, не нашёл в них ничего интересного и велел подшить в дело.

Гораздо больше наркома заинтересовало другое — окончательный вариант записки Миллера по поводу повстанческой работы в Советском Союзе. Два варианта этой записки следователь Власов браковал бесповоротно, а третий ему показался более точным, но и он, по мнению следователя, требовал доделок...

Всё остальное, что выходило из-под пера генерала, Ежова не интересовало.

В одном из писем Миллер просил Ежова разрешить ему посещение одной из близлежащих церквей, Ежов на это письмо, как и на остальные, не ответил. В следующем письме генерал попросил передать ему в камеру Евангелие. Письмо также осталось без ответа.

Тогда Миллер написал Московскому митрополиту Сергию, попросил прислать Евангелие, «Историю церкви» либо «хотя бы один из учебников, которым пользуются воспитанники семинарий или Духовной академии».

«Всё моё время я посвящаю чтению книг, получаемых из местной библиотеки, — писал он митрополиту, — но был бы счастлив, если бы мог часть времени из немногих оставшихся лет (мне 71-й год) посвятить возобновлению и расширению моих познаний Библии и Житий Святых. Эти две книги я решаюсь просить у Вас, высокочтимый Владыко, во временное пользование на 2-3 месяца, а по прочтении обязуюсь их Вам возвратить».

Послание он подписал так: «Вашего Преосвященства покорный слуга раб Божий Евгений».

Ответа не последовало и на это письмо.

Последнее письмо Миллер направил Ежову в конце июля тридцать восьмого года — спустя десять месяцев после похищения. В этом письме он беспокоился о судьбе «жены 67 лет и трёх детей 38 — 41 года» и спрашивал «Ёжика»: «За что Вы заставляете так жестоко страдать совершенно невинных людей — моя жена и дети никакого участия в политике не принимали. Особенно же меня беспокоит состояние здоровья моей жены — всю жизнь страдавшей большой нервностью, выражавшейся в болезненных приступах при всяком волнении и беспокойстве. Моя жена по матери своей — родная внучка жены А.С. Пушкина, урождённой Гончаровой, бывшей вторым браком за Ланским, и унаследовала, как и её мать, и её сестра, большую нервность, свойственную семье Гончаровых... Меня берёт ужас от неизвестности, как отразилось на ней моё исчезновение. 41 год мы прожили вместе!»