Юлия Андреева - Святы и прокляты

— Мой отец торговец! — спохватился Николаус.

— Не... Скажи ещё «жид». Такими разговорами ты ведь своему настоящему родителю всю игру испортишь.

— Ты сказал — не бесплатно? — Напомнил Вольфганг, уставший слушать его сиятельство.

— Ага. У вас, я смотрю, полно бесполезного люда, того, что не при делах. А у меня в хозяйстве рук не хватает. Чума ещё по весне деревни подчистила, шахта опять-таки есть, а работать в ней некому. Хотел в славный город Базель съездить, с управой о жизни потолковать. Батюшка (помниться, я ещё совсем мальцом был) таким манером тех, кто казне задолжал да всё прозакладывал, за золото выкупал. Оно, конечно, малость незаконно, но да каторжникам всё одно, где спину гнуть. Тем же, кто годами в тюрьмах горе мыкает, такой расклад и вовсе в радость. В общем, давай так — ты мне людей, а я тебе хлеба.

— Я не работорговец! — Николаус вскочил и хотел убежать, но вовремя вспомнил, что на выходе караулят люди Оттона фон Ферингена.

— А ты по уму подумай, рассуди. В лесу я тебе охотиться не позволю, а кто самовольничать станет — буду стрелять. Можешь проклинать меня, но пока вы на моей земле, извольте закон блюсти. — Он критически осмотрел полностью очищенную от мяса кость и с сожалением бросил её в угол. — Лес большой, двигаться по нему предстоит долго и трудно, из-за жары грибов практически нет, а на ягодах... В общем, через пару дней твои крестоносцы начнут слабеть, кто-то ляжет помирать. А я не только дам хлеба, но и проведу короткой тропой, которую твои монахи не знают. Соглашайся, всё равно всех до Иерусалима не доведёшь. Что скажешь, славный оруженосец?

Вольфганг молчал.

— Твой король отдал тебя, его канцлер пожертвовал родным сыном, рассуждай как военный человек. Часть этих детей всё равно останется на обочине дороги, а в штольне у них появится шанс.

— В штольне? Ты хочешь забрать самых старших, тех, из кого я могу натренировать бойцов? Кто будет охранять детей? Нести поклажу? Нет!

— Не обязательно, — примирительно зашелестел Оттон. — Ты же не видел моих штолен. Взрослому человеку там даже спины не разогнуть. Матушка говорила, что прежде там работали гномы, — он прыснул. — В общем, я не претендую на самых-самых. Согласен даже... ну-ка, Ники, подойди ближе. Согласен взять человек тридцать вот такого росточка, — он чиркнул ребром ладони по шее Николауса, точно намеревался перерезать тому горло. — Ну, или, по грудь. Можно и девочек, я не привередливый. Два воза хлеба за тридцать детей, и это ещё по-божески. Столкнётесь в Альпах с нехристями-язычниками, так те за здорово живёшь покрадут.

— Ты продавал братьев и сестёр во Христе?! — очнулся первым Фогельвейде.

Резко разбуженная Анна подскочила на месте и полетела на пол, оттолкнув тяжёлый треножник. На счастье, чаши к тому времени уже почти догорели, и она не обожглась.

— Я сам был продан в рабство, вместе с другими взойдя на корабль, прибывший в ответ на молитву, — завыл вдруг Рудольфио. — Мы молились три дня, почти не переставая. Весь берег был занят детьми. Мы пели и молились, кто-то засыпал, сморённый солнцем, но мы не сдавались. Стефан, Пётр, Николаус — три столпа похода, три белых ангела с апостольскими посохами стояли на коленях у самой воды. Тогда я увидел всю эту троицу вместе в первый и последний раз. Солнце слепило глаза, море блестело тысячами огней, морю не было дела до стоящих на коленях детей, оно не собиралось расступаться перед новыми Моисеями, ведущими свой юный народ. Хотелось лечь на тёплый песок и просто спать, спать, спать...

Анна подошла к Рудольфио и, вдруг погладив его по голове, прижалась к нему, заставляя сильного воина обмякнуть в её объятиях, послушно опустившись на пол. Продолжая гладить Рудольфио по волосам, девочка затянула колыбельную «На берег дурацкий ведёт ум ребятский».

— Как-то через много лет после всего этого я был в Марселе на ярмарке и вдруг услышал эту песенку, — присел рядом Вольфганг Франц. — «На берег дурацкий ведёт ум ребятский. Милые детки — пожалуйте в клетки»...

— Как же мне хотелось спать, я закрыл глаза, продолжая слышать море, и поющих детей, и колыбельную... А, когда снова посмотрел на наших предводителей, мне вдруг показалось, что от них исходит сияние. Белый ореол! Плескалась вода... пели дети... ветер доносил запах моря и гнилых водорослей.

Потом я снова уснул, а когда проснулся — никого из них рядом не было. Ни белобрысого Стефана, ни черноволосого и худого, точно его ни разу в жизни по-настоящему не кормили Петра, ни красивого Николауса... Зато на горизонте выстроились семь кораблей.