Юлия Андреева - Святы и прокляты

— Николауса. — Кивнула Анна, понятия не имея, о ком идёт речь, но решив на всякий случай не спорить, а попробовать разузнать как можно больше.

— Ну вот, я же говорил. Ты одна из тринадцати избранных. — Он с завистью оглядел Анну. — Не беспокойся, я охранял тебя, никто и близко не подошёл, не рылся в котомке. Можешь не благодарить, но если вдруг Лука или Павел, — он кивнул в сторону вышедшего на поляну светловолосого парня лет семнадцати с небольшим топориком в правой руке и мечом на поясе. — Так если апостол Павел или ещё кто-нибудь из избранных спросят тебя, где ты была, можешь смело говорить, что Клаус Штольц защищал тебя, как ещё ни один преданный рыцарь не защищал своей Дамы. Клаус Штольц — это, стало быть, я. А как твоё имя?

Анна было замялась, не зная, за кого принял её Клаус, и стоит ли называть своё настоящее имя.

— Нет, я, разумеется, знаю, что тебя принято называть Марией-Магдалиной и что ты спутница Николауса и делишь с ним ложе. Я хотел узнать, как твоё настоящее имя, то, которое тебе дали родители? — мальчик буравил её горящими от волнения глазами. От его взгляда делалось неприятно. — ... Ну, пожалуйста, — он заглядывал ей в глаза. — Нам говорят, что все двенадцать апостолов и ты — вы все дети королей, принцев крови и... или хотя бы герцогов. Это правда? Да?

— Правда, — не выдержала натиска Анна. — Моё имя, — она на секунду задумалась. Вряд ли на фоне королевских и герцогских детей разумно признаваться, что она дочь летописца Бурхарда фон Уршперг. — Я царевна из Византии, моё имя Анна Комнина, — обезоруживающе улыбнулась она, опершись на руку нового знакомого, поднялась и направилась к шатру. — Можешь называть меня Анна Комнина. Понятно?.. Называй меня, пожалуйста, Анна Комнина, прошу тебя!..

— Как ты себя чувствуешь, Анна? — Константин склонился над мокрым от пота личиком сестры. От её крохотного тельца исходил жар.

— Анна Комнина. Моё имя Анна Комнина... — тут же отозвалась Анна.

— Как чувствует себя ваше высочество? — отстранив плачущего Константина, на краешек постели подсел Фогельвейде.

— Уже лучше, мой друг, — церемонно ответствовала Анна. — Солнце напекло мне голову, но воин Христов, юный Клаус Штольц, положил мне на лоб холодный компресс и охранял, пока я отдыхала. Я была бы благодарна Николаусу, если бы он отличил этого юношу, сделав его рыцарем крестового похода или пригласив разделить трапезу в белом шатре.

— В белом? — уточнил трубадур, с сомнением переводя взгляд с оруженосца на Рудольфио, не пропускающего ни единого её слова. Может, хоть они что-то поняли?

— Разумеется. В белом шатре, где во главе стола восседает возлюбленный сын Господа Николаус, рядом с ним его верная Магдалина и маленький Иоанн, а после остальные апостолы. В белом шатре всегда полно еды, хотя в лагере уже давно голод. Дети побираются по деревням или воруют на огородах. А Клаус — он сильный и умный. Если он понравится Николаусу, его можно было бы потом поставить у шатра в качестве часового. Пусть его проверят Лука с Павлом? Уверена, он сможет показать себя в кулачном бою.

— Мы так и сделаем. — Трубадур погладил волосы девочки и, приняв у лекаря чашку с отваром, приподнял голову Анны. — Выпейте, пожалуйста, ваше высочество. Николаус просил вас принять лекарство.

— Только ради Николауса, — Анна поморщилась, но выпила всё.

— Мне, право, неловко утруждать тебя, мой мальчик, в то время, как твоя сестра так больна... Но, что греха таить, если я возьмусь самолично за перо, боюсь, сидеть нам здесь до гробовой доски. Ибо, несмотря на то, что грамотен, я ни за что не сравнюсь с тобою в скорости письма, — похлопал по плечу мрачного Константина трубадур. — Что же до сеньора Вольфганга Франца, то, право, не уверен...

— Понимаю, господин фон дер Фогельвейде. Я больше не подведу вас. Диктуйте, пожалуйста, я готов записывать, и не обращайте, Бога ради, внимания, на моё дурное настроение.

— Мы все нынче опечалены из-за Анны. Но ты ведь сам присутствовал на молебне. Не может быть, чтобы Господь не внял нашим чаяниям. Кроме того, хозяин замка не только поставил всех на колени молиться за скорейшее выздоровление сеньориты фон Уршперг, но и выделил своего личного лекаря...

— Все мы в руках Божьих. Давайте уж начнём. Итак, мы остановились на эпидемии, подкосившей рыцарей Фридриха в Апулии.

— Итак... — Трубадур на мгновение о чём-то задумался. — В то время считалось хорошим тоном петь песни об императоре Оттоне — представляя его чем-то вроде марионетки, руководимой Папой. Благородных баронов раздражало поведение монарха, которому следует указывать, когда идти на горшок, а когда в спальню к любовнице. Но в 1209 году вдруг выяснилось, что не так-то прост был Оттон, как о нём все думали. В ноябре вдруг трубадуры запели совсем на новый лад, мол, Сицилия — не такая страна, чтобы ею правил обыкновенный король, на Сицилии может править только император! Пусть кто-нибудь из королей выбьется в императоры — лишь такому герою дева-Сицилия подчинится, позволив покрыть её своим плащом в знак мужнина покровительства.