Том Холт - Козлопеснь

После этого смесь вина и воды стала еще более винной, а мы перешли к беседам о поэзии. Преимущественно о комической поэзии и с особенным упором на совершенство « Ахарнян». Так продолжалось некоторое время, поскольку Эврипиду приходилось проявлять всю отпущенную ему учтивость по отношению к персональным выпадам, сделанным против него в этой пьесе, а Филонид, начальник хора, принялся рассказывать длиннющую и совершенно бессмысленную хохму об участнике хора, который постоянно махал ногой влево, когда надо было вправо. Эта беседа — даже скучнейшая байка Филонида — привела меня в совершенный восторг, и Аристофан, видимо, заметил это, потому что послал своего мальчишку ко мне с чашей вина, а сам сказал:

— Наш друг Эвполид собирается стать комедиографом. — Он не сказал: «когда вырастет», но это явно подразумевалось. — Думаю, мы могли бы послушать немного из этого твоего « Вояки» , что скажешь на это?

Теор пихнул меня локтем в ребра и меня осенило.

— Ни в коем случае, — ответил я, слегка запинаясь. — Было бы просто стыдно повторять эту чепуху под крышей дома истинного мастера. Может быть, лучше главную речь из « Ахарнян» ? Я знаю ее наизусть.

— Может быть, позже, — сказал Аристофан. — А сейчас я бы предпочел что-нибудь из бессмертного Эвполида. Прошу, не возражай.

— Ну что ж, если ты настаиваешь, — скромно ответил я. — Дай-ка подумать... Я могу прочитать диалог козопасов из « Владений Писитрата» .

Аристофан сделался ярко-красным.

— Я говорил не о диалогах, — сказал он. — Их невозможно правильно представить в одиночку. Прочитай что-нибудь из этого своего « Полководца» .

— В конце есть хорошая сцена, — ответил я. — Пьяное сборище, на котором присутствует фессалийская ведьма.

К этому моменту до некоторых начало доходить, что творится.

— Звучит интересно, — произнес кто-то. — Давай фессалийскую сцену.

— Эти сцены с ведьмами ужасающе устарели , — пробормотал Аристофан. — Тебе так не кажется? Как насчет твоей парабасы? Она стоит того, чтобы быть услышанной, разве нет?

Это был опасный момент, но я не потерял головы. Может быть, вы помните, я рассказывал, что моя мать всегда говорила, будто я начал говорить стихами раньше, чем прозой. Ну что же, когда действительно прижмет, я могу импровизировать — стихи получаются так себе, но все-таки стихи. Я набрал побольше воздуху, прокашлялся и принялся извергать анапесты.

Прозвучало несколько строк, прежде чем Аристофан понял, что я делаю, но останавливать меня было уже поздно. Темой этой внезапной парабасы было многолетнее грубое преследование соперников кое-кого. Я начал с затасканной атаки на Кратина — его пьянство, гнусные привычки и прочее — затем посвятил пару строк Ферекрату, а затем обрушился на главную цель — Аристофана, заимствуя самые смачные эпитеты из его собственного выступления против Клеона.

Сын Филиппа (говорил я) не только ворует коз; он так же тащит шутки, сцены и целые хоры у лучших, чем он поэтов, подслушивая их в винных лавках и банях и записывая на маленькой табличке, которую носит в рукаве. Разумеется, ему приходится писать слишком быстро, потому он там и сям путает слова, а поскольку он слишком туп, чтобы уразуметь изящно написанный текст, то не замечает ошибок и включает их в произведения, представляемые Комиссии. Причиной столь безудержного плагиата является не зависть, как можно было бы предположить — а скорее, желание украсить тексты, сами по себе плоские и невыразительные, это раз; вторая причина — нехватка времени на работу, поскольку все оно уходило на тайные поездки в Спарту, к своему приятелю Брасиду, для бесед о военно-морской тактике — вы что, не знали об этом? А почему еще он постоянно склоняет граждан принять спартанские мирные предложения, даже когда они вопиюще неадекватны? Хотите доказательств? Ну что же, вы знаете, что спартанцы не пользуются монетами, как все нормальные люди, и вместо денег у них в ходу здоровенные железные прутья, вроде вертелов. Посетите дом Аристофана, и вы увидите новенький железный прут у его очага — с выбитой на нем дорическими литерами надписью «Сделано в Спарте» .

На этих словах все повернулись к очагу, рядом с которым красовался прекрасный железный вертел с дорической надписью (на самом деле, «Сделано в Платеях» , но я единственный находился достаточно близко, чтобы прочесть ее), и комнату сотряс мощных взрыв хохота. Особенно ликовал Эвприпид.