Том Холт - Козлопеснь

Для тех из вас, кто испытывает порочную тягу к подробностям, я должен, наверное, описать все стадии суда. О получении повестки я уже рассказал; из-за загруженности судов прошло довольно много времени, прежде чем я предстал перед магистратом. Поскольку эта процедура носила религиозный характер, этим чиновником оказался царь-архонт. Объясню для тех из вас, кто не помнит времена демократии — архонтов было три: царь-архонт, архонт года и полемарх, и за каждым закреплялся четко очерченный круг полномочий, причем границы между этими кругами были либо забыты, либо никогда толком не прописаны. Поскольку царь-архонт ведал изменами и политическими преступлениями, он был одним из самых занятых людей в Афинах; однако дошла очередь и до меня, и я, демонстрируя сообразный обстоятельствам трепет, явился в его кабинет. Как я и ожидал, в обвинительном акте не обнаружилось ни единой лазейки — Демий был слишком опытен. Он обратился к соответствующему чиновнику в соответствующее время года и в соответствующей форме; действия его были полностью обоснованы. Каждый из нас заплатил сбор в размере одной драхмы, обвинительный акт аккуратно переписали на белую табличку и вывесили на стену резиденции архонта. Затем нам сообщили, когда состоятся вторые промежуточные слушания, и мы пошли по домам, потратив целый день непонятно на что. Если хотите знать мое мнение, все эти процедуры превращают нашу юридическую систему в цирк.

На втором слушании, следует вам знать, истец и ответчик обосновывают свою позицию и объявляют, как они намерены обвинять и защищаться соответственно. Я, однако, не хотел раскрывать своих планов, главным образом потому, что сам не очень хорошо их представлял, и перспектива слушания заставила меня нервничать. Я испытывал соблазн объявить дело юридически ничтожным, просто чтобы избежать необходимости должным образом защищаться, но подобные хитроумные замыслы, любимые всеми афинянами, частенько приводят к катастрофе, так что в итоге я отбросил этот вариант. Последнее, чего я хотел, это отвод защиты и постановлении о судебном слушании без нее.

В таких слушаниях используются свидетельства пять классов — законы, свидетели, показания свидетелей, клятвы и пытки — и все они были в распоряжении Демия. В назначенный день он явился в сопровождении трех нагруженных документами рабов и небольшой армии свидетелей. Я принес довольно потрепанную копию Законов Солона, занятую у друга — ни свидетелей, не их показаний, ничего. Когда настал мой черед представлять свидетельства, я сказал, что у меня их нет; моя линия защиты будет построена на доказательстве ошибки установления личности, а поскольку моя жена неправомочна свидетельствовать (будучи женщиной), нет никого, кто мог бы поклясться, что в ту ночь я не покидал свою постель. Архонт, явно удивленный столь небрежной подготовкой, предупредил меня об ответственности за уклонение от суда и назначил его дату. Свидетельства Демия сложили в огромную корзину, опечатали — и на этом слушания закончились. Мне запомнилось выражение лица Демия: он определенно был сбит с толку. Оставил ли я всякую надежду, гадал он, или что-то замышляю? Ответ, разумеется, был такой: и то, и другое; чтобы не развеять его замешательство, мне нужно было сохранять непроницаемый вид и открывать рот только в ответ на прямые вопросы.

Аристофан, конечно, тоже был там, и вел себя изумительно. Он играл роль небезразличного гражданина, выполняющего свой тяжкий долг; если не считать формального непризнания его обвинений, я с ним не общался. О событиях той ночи Аристофан показал следующее: он возвращался домой с прощального пира одного из своих друзей, и он не может подкрепить это утверждение показаниями свидетелей, поскольку и друг этот, и остальные гости очень кстати погибли на Сицилии. Он проходил мимо моего дома, когда увидел меня в компании нескольких человек, которых он не узнал, разбивавших статуи мечами и взывающих к Гекате, моля ее воспрепятствовать сицилийской экспедиции. Он попытался вмешаться, но я пригрозил зарубить его и он убежал. Он не заявлял об этом до сего дня, ибо мы вместе воевали, да притом он несколько раз спасал мою жизнь; однако Демий убедил его, что предать это преступление огласке — его гражданский долг.

Все остальные свидетели, также поклявшиеся в том, что видели меня той ночью, были мне совершенно незнакомы. Поскольку афиняне больше всего ценят показания рабов, данные под пыткой (они любят слушать описания этих самых пыток), Демий призанял целую бригаду сломленных жизнью старых фракийцев и сирийцев у своего друга, пайщика в серебряных копях, и для людей, едва владеющих греческим, эти рабы оказались на диво многословными. Думаю, после работы в копях пытки показались им приятным отдыхом; так или иначе, они так отрепетировали свои роли, что едва не убедили меня самого. И это притом, что вообще я завзятый скептик и не склонен считать показания раба достоверными только из-за того, что они были выколочены из него представителями городских властей. Раб ничем не отличается от любого другого свидетеля — вы либо верите его словам, либо нет. Однако Солон (или кто там это был) постановил, что раб не может давать показаний, если он не висит вниз головой и не подвергается бичеванию — и вряд ли мы имеем право проявлять разборчивость, когда речь идет о законах Солона. Если мы хотим иметь разумные законы касательно завещаний и прав наследования при отсутствии таковых, мы должны руководствоваться кодексом дачи и получения показаний и надеяться, что рабы станут придерживаться тех же взвешенных взглядов.