Сергей Мосияш - Одиссея батьки Махно

— Но ведь революция уже свершилась, — заметил Григорий.

— Свершилась. А что она дала?

— Ну как? Свободу. Тебя вон с каторги вытащила.

— Верно, Гриша, свобода есть. Но война осталась, и так же как при царе «до победного конца». А земля-то у кого? У помещиков. А бедняки, которых мы поклялись защищать, по-прежнему без земли, без инвентаря, зачастую и безлошадные. Кадеты толкуют о выкупе земли. А где бедняк возьмёт денег на выкуп? Кто ему их даст? Мы — анархисты считаем, что коль революция провозглашает равенство, то и землёй надо наделить тех, кто на ней живёт и работает.

— А помещиков к ногтю? Да? — спросил Лютый.

— Не обязательно. Их тоже наделяем паями по количеству душ.

— Эге, Нестор Иванович, так просто не получится, — заметил Шнайдер. — Не отдадут они за так.

— Не захотят миром, силой возьмём.

— Вот за это и выпьем, — поспешил вставить слово Григорий. — Нестор-братка, у нас горилка прокиснет.

— Да, да, да, — легко согласился Нестор. — Виноват, братцы. Заболтался. Предлагаю выпить за нашу встречу. Мама, выпей же и ты с нами, — обернулся Нестор к матери.

— Разве за твоё возвращение, сынок? Только глоточек, — попросила Евдокия Матвеевна.

Потом, взяв свой стакан, чокнулась с Нестором, не удержалась — погладила его по голове, сказала растроганно:

— Дай бог тебе здоровья, сынок. Здоровья и счастья.

— Счастье его на Бочанах проживает, — хохотнул Григорий.

— С этим успеется, — ответил серьёзно Нестор.

После второго тоста оживилось, зашумело застолье. Всем вдруг захотелось говорить.

Потом появился старший брат Махно Савелий со своей бутылкой. Обнялся с Нестором, поздравил с возвращением.

На лавке у стены теснились, уступая место вновь прибывавшим. Нестор, слушая болтовню захмелевшего застолья, предложил вдруг:

— Надо бы песню, братва. А?

— А где Аграфена? Она у нас запевала.

Молодая женщина явилась из кухни, молвила с шутливой укоризной:

— Как петь, так сразу: Груня, а как пить так...

— Гриша, что ж ты жену обижаешь? Наливай.

Аграфена, поморщившись, выпила стакан, отёрла губы, закусила и, положив руки на плечи мужу, запела сильно и звонко:

— Ну, всё, — скомандовал Григорий, и мужики дружно грянули:

Подогретые самогоном, пели мощно, азартно, так что лампа над столом помигивала.

Уже на следующий день Шнайдер демонстрировал Махно комнату-штаб анархистов. Нестор искренне радовался:

— Вот мы и вышли из подполья, Лева. Теперь будем открыто пропагандировать идеи анархо-коммунизма. Это хорошо, что собираете сочинения наших теоретиков Бакунина и Кропоткина. Я бы ещё вот что предложил, надо обязательно достать их портреты и повесить здесь на стене. Кроме этого, необходимо и анархистское знамя.

— Чёрное? — спросил Шнайдер.

— Разумеется. Цвет земли — нашей кормилицы. Причём это не надо затягивать, на первомайскую демонстрацию мы должны идти уже под нашим знаменем. И ещё, я думаю это будет вполне справедливо, надо заказать художнику и большой портрет Александра Семенюты и повесить его рядом с нашими теоретиками.

— А где взять-то? С чего его рисовать?

— У мамы сохранилась фотография, где Саша снят с Антони. Вот с неё и сделаем. Семенюта стоял у истоков анархистского движения в Гуляйполе, и он достоин чести находиться рядом с Кропоткиным.

— Кропоткин, я слышал, за границей.

— Услыхав о революции в России, я уверен, он вернётся. Вот увидишь. Жаль только, что он в преклонном возрасте, старик. Но наш старик.

Мы должны принять знамя анархизма-коммунизма из его слабеющих рук. Мы. Это наш долг. И только.

Заслышав о появлении Махно в штабе анархистов, туда стали собираться сторонники этого движения. Пришли братья Шаровские, Филипп Крат, Хундей, Лютый, Марченко.

Появлению каждого Нестор искренне радовался, а со своими бывшими соратниками обнимался и даже целовался.

— О-о, Алексей Васильевич! — встретил он восторженным восклицанием анархиста Чубенко. — Как я рад, что ты уцелел.

Они обнялись, трижды облобызались.

— Я тоже рад тебе, Нестор Иванович. Бери-ка ты нашу группу под своё крыло, будь нашим председателем.

— Ты что, Алёша, толкаешь меня во власть? — усмехнулся Махно. — Ты ж знаешь наш лозунг: долой любую власть!

— Знаю. Но должен же быть в группе старший товарищ, если хочешь, учитель. А ты? Вчерашний каторжник, как раз и подходишь на эту должность.