Сергей Мосияш - Одиссея батьки Махно

Запись в Крестьянский Союз растянулась на несколько дней.

Перелистывая свой труд, Нестор отмечал:

— Ты гля, кулаки-то не хотят в Крестьянский Союз вступать. Ну ничего, рано или поздно дойдёт дело до дележа земли — спохватятся. На ближайшем крестьянском съезде надо предложить вписать в резолюцию: на землю имеют право только крестьяне.

Махно не отказывал себе в удовольствии хихикать, изображая рожи помещиков, оказавшихся вдруг не записанными в крестьяне, а стало быть, не имевших права на землю.

Но поразмыслив и вспомнив, что в союз, в сущности, не записались и батраки, уже корил себя:

— Нет. Нельзя так. На землю все должны иметь равные права — и батраки, и помещики, и получать наделы согласно количеству душ в семье.

— Ну помещики там наработают, — съехидничал Крат.

— Пусть так. Но коль мы провозглашаем равенство, то и помещикам должны предоставить возможность трудиться.

Едва закончилась запись крестьян, как Махно потребовал от Чубенко:

— Давай заводских профсоюзников. Пошли Исидора на чугунолитейный и на мельницу, а Марченко — на мыловаренный, Филиппа — на пилораму и к столярам. В общем, командуй.

Вечером в клубе анархистов собрались профсоюзные деятели гуляйпольских предприятий.

На всякий случай Нестор проверил по списку заводов присутствующих:

— От завода Кригера?

— Есть, — отозвался голос.

— От Ливийского мыловаренного?

— Есть.

— Отлично. От Вечлинского? Есть... От Кригера... От мельницы...

— Товарищи, революция предполагает самое активное участие в ней трудящихся, ради которых она обычно и происходит, — начал Махно. — В нашей волости, вот, соорганизовались крестьяне. Я считаю, настало время и рабочему классу сказать своё веское слово. Ведь в программах основных партий заводы предполагается передать тем, кто на них трудится. И эсеры и мы, анархисты, стоим твёрдо на том, что земля — крестьянам, фабрики и заводы — рабочим. А ведь вы, профсоюзники, представляете интересы рабочих на местах, во всяком случае должны представлять. Что ж вы-то молчите?

— Товарищ Махно, ведь революция-то началась в Петрограде, — сказал Серёгин. — Вот и сейчас вольно или невольно все смотрят на столицу или хотя бы на Екатеринослав. Как там они?

— А анархисты считают, что всё должно идти снизу, от самодеятельности трудящихся. Что касается меня, то я предлагал экспроприацию всех денежных касс и банка, но мне товарищи отсоветовали, сказав, что не хотят видеть меня на виселице. Поэтому я предлагаю почти законный способ потрясти наших заводчиков. Все профсоюзы, объединясь, потребуют от всех без исключения хозяев предприятий увеличить зарплату рабочим, скажем, на сто процентов, то есть вдвое.

— Они не согласятся, — сказал Миронов.

— Знаю. Они не согласятся, если мы потребуем и пятидесяти процентов. Но от ста у нас есть возможность уступить, скажем, до восьмидесяти процентов. А куда отступать от пятидесяти? Ну как, товарищи вожди пролетариата?

— Нестор Иванович, вам легко говорить сто-восемьдесят. А как это сделать нам? Ведь помимо профсоюзной деятельности мы ещё многие стоим у станков. Я скажу своему хозяину: давай десять процентов, он меня тут же выгонит с завода. Кто меня после этого примет в Гуляйполе на работу?

— Какие ж вы, к чёрту, защитники трудящихся, — нахмурился Махно.

— Так избрали на собраниях, доверили, так сказать.

— Раз доверили, доверие надо оправдывать. Рано или поздно заводы будут у капиталистов отняты, вы должны быть готовы стать на них полными хозяевами. А вы на Петроград оглядываетесь. Забастовку-то хоть вы сможете организовать?

— Так война ж идёт.

— Мы остановимся на экономических требованиях, они вполне законны. Цены растут, рабочие нищают...

Несколько часов судили-рядили завкомовцы и наконец остановились на том, что требования хозяевам предъявит от имени Совета профсоюзов Нестор Махно, пригрозив в крайнем случае всеобщей забастовкой.

Уже когда стали расходиться, Миронов, улучив момент, сказал Махно:

— Нестор Иванович, вы учитывайте, что рабочих будет очень трудно подвигнуть на забастовку. Все боятся увольнения, штрафов.

— Надо, чтоб заводчики нас боялись, то есть рабочих. Революция же, дорогой товарищ. Пора спину-то выпрямлять.

Когда на следующий день в Совете профсоюзов собрались хозяева предприятий, Махно, появившийся перед ними, несколько мгновений колебался, не зная, как же обратиться к ним. «Товарищи», язык не поворачивается, какие они ему товарищи. «Господа» тем более не подходит, слишком унизительно для него. И тут озарило: