Степан Петров - Дом Черновых

— И хворает, и спит. Совсем оглохла и обезумела… Одним словом — рассказывайте, что нового?

— Ничего особенного… Есть известие, что сын ваш в Сибири теперь, в ледяном походе участвует. Братья в Минусинске мельницу держат, но — небогато живут. А вот насчет супруга вашего — читали? в газете было…

Варвара побледнела.

— Не пугайтесь: плохого пока нет. Из Англии он уехамши, на Дону теперь обретается, с белыми, при штабе чем-то состоит. Можно, пожалуй, порадоваться за него. Писем не имеете?

Варвара махнула рукой.

— Какие письма? С четырнадцатого года не пишет…

— Пожалуй, что это и хорошо, — задумчиво сказал Крюков.

— Что же тут хорошего? Видно, что все поставил на карту. Опять вмешался в политику.

— Большая игра, что и говорить. Чья возьмет — не известно. Но, по-моему, — в самый раз он с белыми соединился.

— Ведь вот вы, кажется, не большевик, а с большевиками ладите. Ваши-то взгляды какие?

— Взглядов моих я не скрываю, Варвара Силовна. Я — спец, фабрикой управляю, и пока нужен им. Приспособляться надо, Варвара Силовна. Плетью обуха не перешибешь, сила солому ломит. Вот по всему городу теперь повальные обыски. Придут, конечно, и к вам: Чеке отлично известно, чья вы дочь и чья жена. Специально за этим шел к вам — предупредить. Приготовьтесь— и чтобы ни синь-пороха не было, ничего подозрительного, особливо насчет переписки. Боже сохрани! А лучше всего — съехать бы вам от дочери: на недельку спрячем вас, а там, глядишь, все обойдется, в особенности ежели при обыске ничего не окажется. Ну, прощевайте! — закончил Крюков, вставая. — Там, за занавеской, я мучки с полпудика принес — в счет Кости по фабрике. После сочтемся.

По уходе Крюкова Варвара упала на кровать, вцепилась зубами в подушку, чтобы не разрыдаться. Больное сердце то замирало, то начинало бурно колотиться в груди. Задыхалась. Руки и ноги дрожали. Чувствовала близость какой-то печальной развязки всей ее жизни: что делать, куда идти, где спрятаться? Так вот она — русская революция! Мечтала о славе и богатстве, когда шла за Пирогова, думала министрихой от революции быть, а тут какой-то ураган вдребезги разбил всю жизнь.

В комнате стемнело, когда пришла Лиза — в валенках, в дубленом овчинном тулупчике.

— Хоть бы огонь зажгли! — сказала она раздраженно, сбрасывая полушубок. — Спят — и горя мало… Селедку принесла, вставайте!

Старуха зашевелилась в углу, села.

Лиза долго при помощи медной зажигалки возилась с лампадкой.

— Я не сплю, Лиза, — отозвалась Варвара. — Нездоровится мне.

Убогая комната слабо осветилась неверным, мигающим светом.

— Кто это был здесь? — дребезжащим голосом спросила Настасья Васильевна. — Кронид будто.

— Поехала! — возразила Лиза. — С того свету, что ли?

— Али, бишь, умер он. А ты не кричи, чего кричишь?

Лиза ничего не ответила, развертывая принесенный сверток.

Варвара смотрела на ее широкую спину, на большие, красные от мороза руки. Неужели эта мужиковатая, огрубевшая девушка в валенках — ее дочурка Лиза? Казалось, еще недавно бегала в коротеньком платьице, с ленточкой в белой, как лен, косичке, ластилась к матери, а теперь простуженным басом говорит…

— Лиза, купила бы ты мне фунтик яблочек на рублевочку! — жалобно сказала старуха. — Рублевочка-то есть у меня: в платочке завязана.

— Бабушка! как ты не понимаешь ничего! Рублевка теперь ничего не стоит. Совсем из ума выжила!

— Оставь ее! — сказала Варвара. — Крюков был, муки принес. Предупреждал, что по городу обыски идут…

— Оружие ищут. А какой дурак будет держать его, себе на погибель? Ерунда!

— Отчим твой у белых теперь…

— Читала. Обыска ждать надо. Если придут, беги на улицу с черного хода, а уж я отбоярюсь…

— Крюков советует мне на время к ним переехать.

— Где все? — бормотала старуха. — Были — и нет никого. Все в могиле. Богатство-то наше куда подевалось?

Послышался стук в парадную дверь. Лиза выскочила в коридор; с лестницы хорошо был слышен ее густой голос и еще несколько женских и мужских голосов.

Захлопали дверями соседние жильцы. Чье-то испитое лицо просунулось за занавеску и, прошипев: «С обыском» — исчезло.

Варвара накинула на плечи шубу и выскочила на двор через пустую кухню.

По коридору слышались тяжелые шаги и мужские голоса.

Настасья Васильевна, высокая, худая, как скелет, с трясущейся головой поднялась с жалкого ложа и, горделиво подбоченясь, сказала блеющим голосом:

— Не сметь сюда входить! Выдьте вон при моем виде!