Евгений Салиас-де-Турнемир - На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

— Ишь ты! — глупо ухмылялся Деянов.

— Поди, скажи.

— Сказать? Ладно. Да! а то долго, зря проищут! — вдруг обрадовался Федька и быстрыми шагами вышел из алтаря на паперть.

Антоний бросился к двери, вложил в нее вынутый за минуту ключ и потом, снова быстро вбежав в ризницу, заперся в ней. И снова припал он к маленькому окну и, слабея от волнения, уцепился руками за железную решетку окна. Он видел отсюда и паперть, и всю половину двора монастырского. Вот вышел этот глупый холоп, которого он послал снова поднять бурю.

— Вот он! — прошептал Антоний. — Сейчас скажет! Все это нагрянет снова! Сюда и наверх!

Федька, спускаясь по ступеням паперти, споткнулся вдруг, остановился и обернулся, разглядывая, за что мог он зацепить ногой. Затем он снова двинулся, но тише. Вот повстречал он двух мужиков, бегущих через двор.

— Вот скажет! — шептал Антоний, следя за всеми движениями Деянова.

Вся душа Антония перешла, казалось, в его глаза. Но Федька, очевидно удивленный тем, что узнал от встречных, более скорыми шагами пошел вместе с ними в противуположный край двора.

— Нет! — прошептал Антоний. — Не судьба! Господь спасет! А меня накажет…

Антоний понимал, что ему попался, быть может, самый глупый человек из всей толпы. Но ведь и это судьба! И он перестал смотреть на площадь, припал лбом к холодному железу решетки и закрыл глаза. Если не погибель Амвросия утишит и остановит бурю, то — разграбленье его дома и всего его имущества.

Шум на дворе заставил Антония поднять голову и снова глянуть. Густая толпа, чуть не бегом, неслась снова к храму, и впереди всех шагал Деянов. Действительно, Федька не сразу, но все-таки сообразил, вспомнил, что слышал от монаха в алтаре, и передал толпе. Весть, что Амвросий спрятался на хорах, в секунду облетела весь народ, и снова один из первых был в алтаре Дмитриев. Первый отпер он и растворил дверь на хоры, и человек двадцать бросились по ступеням.

И в эту минуту, в глубине хор, в темном углу, притаившийся старик преосвященный, уже надеявшийся на минование бури, услышал крики и приближение злодеев. Он перекрестился, схватил себя за голову и замер в этом движении. И два раза прошли в двух шагах от него искавшие его люди и не заметили его. Глаза Амвросия, уже привыкшие к темноте, ясно различали все. Народ же, ворвавшийся прямо со света, ходил ощупью мимо него. И вот последний из них снова прошел мимо, и он слышал возгласы:

— Все враки! Нету! Кой черт выдумал!

Голоса снова удалялись. Слышны уже были вдали шаги спускавшихся вниз и толкотня встречных на лестнице. Только какой-то мальчуган остался невдалеке от Амвросия и ползал по полу, старательно отыскивая что-то в темноте. И вдруг мальчуган увидел край полы рясы монашеской, высунувшейся из-за перегородки. Мальчуган, бросив свои поиски за пуговицей, которая отскочила от его штанов, пустился догонять народ.

— Дядя Егор! Дядя Егор! Сидит тут! Сидит! И кафтан видать! — весело воскликнул мальчуган, цепляясь за руку толстого мещанина.

— Где? Что ты брешешь!

Но несколько человек, уже собиравшиеся спускаться с хор, снова пошли за мальчуганом, и дикий крик радости нескольких голосов огласил своды церковные.

— Нашли! Нашли! — раздалось на хорах, потом пролетело по церкви. А через несколько мгновений уже во дворе и даже за стенами монастырскими повторялось одно и то же слово:

— Нашли!

А десяток крепких рук уже волокли по лестнице в алтарь потерявшегося старика архиерея.

И тут же, в алтаре, уже несколько кулаков замахнулось над ним.

— Стой! — воскликнул Дмитриев. — Негодно здесь. Волоки его на двор.

И тотчас же, увлекаемый сильными руками, старик был выведен из храма на середину двора. Густые толпы обступили его кругом, и дикие крики, сотни бессмысленных вопросов, площадная брань, угрозы и проклятья — посыпались на него со всех сторон.

— Обождите! — глухо, робко, дрожащим голосом заговорил Амвросий. — Дайте, поясню я вам все, чада мои.

И Амвросий стал говорить, оправдываясь во всех возводимых на него обвинениях и клеветах.

И толпа эта постепенно стихала, все более прислушивалась к словам архипастыря, к его голосу. А голос его звучал все тверже, все громче, все более чувства убеждения было в речах его.

— Это кара Господня, — говорил он. — Кто повинен в ней? Никто. Не нам судить Господа Бога. Он послал мор на людей. Нам надо молиться, замаливать грехи…

И многие, близ стоявшие, слегка смущенные, уже искренно раскаивались в том, что сейчас волокли сюда преосвященного, как бы простого мещанина. Один Иван Дмитриев стоял в двух шагах от архиерея и ехидно улыбался, глядя на него.