Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец [litres]

— Да будет проклят! — воскликнули в собрании. Князь Шуйский прочел записи, данные Лжедимитрием Мнишеху и Марине, и передал их близстоявшим боярам, чтоб они удостоверились в подлинности подписи.

— Итак, видите, братия, что и вере, и отечеству приходит крайняя гибель. Сам Бог послал нам сию жену для убеждения неверующих. Клянусь, что я отроду не видал ее до сего часа!

— И я подтверждаю клятву! — примолвила Калерия. В собрании начался шум и говор. Князь Василий Иванович Шуйский просил замолчать, и Калерия сказала:

— Я исполнила долг свой; вам, избранные мужи, остается омыть стыд, которым покрылась Россия, подпав добровольно игу чужеплеменников и прошлеца. Если будете долее терпеть беззаконие, погубите отечество и души свои! — С сими словами она вышла из палаты. Квашнин проводил ее с крыльца и возвратился.

— Кто такова эта женщина? — спросили многие из толпы. — Не измена ли это, не подлог ли?

— Я уже поклялся вам, что здесь нет ни измены, ни подлога, — сказал Квашнин. — Сказал я также вам, что эта женщина — несчастная жертва гнусного сластолюбия расстриги: она киевлянка и пришла нарочно в Москву, чтоб обличить своего губителя.

— Решите, что должно предпринять теперь! — сказал князь Никита Трубецкой. — Время дорого, и каждое мгновение должно ожидать, что чернокнижник откроет нас и погубит.

— Россия покорилась имени царевича, — сказал князь Иван Куракин. — Теперь, когда обман обнаружен, — казнь злодею! Да станется с ним, что сказано в Писании: «Изжени от сонмища губителя, и изыдет с ним прение» [399].

— Казнь злодею! Да погибнет еретик и богоотступник! Смерть ему и всем его клевретам! — раздалось в толпе.

— Но он окружен несколькими тысячами поляков, немцев и казаков, — сказал боярин князь Федор Иванович Хворостинин. — Кажется, и стрельцы ему преданы: быть великому кровопролитию!

— Лучше погибнуть, чем в посрамлении дожить до ниспровержения православия презренным бродягою, — сказал князь Василий Иванович Шуйский. — Но злой еретик еще милостив к нам; он не хочет, чтоб мы были свидетелями сего бедствия, и решился избить всех бояр и знатнейших сановников на Сретенском лугу, где замышляет военные потехи. Сами поляки явно говорят это, и немцы предостерегали нас.

— Справедливо! — сказал князь Василий Васильевич Голицын.

— Нет, да погибнет он со своими разбойниками! — воскликнул князь Иван Куракин.

— Смерть злодею! — раздалось в толпе.

— Но если поляки станут защищать его, — сказал князь Иван Михайлович Воротынский, — тогда может завязаться драка; Польша вступится, и мы ввяжемся в войну, не имея главы!

— Даст Бог мужество, даст силу, разум и средства отвратить бедствия: «Яко обяжу язву твою, и от ран твоих уврачую тя, рече Господь» [400], — возразил князь Василий Иванович Шуйский. — Разве мы восстаем из видов корысти? Нет, мы беремся защищать веру и царство. С нами Бог, никто же на ны [401]! Пока мы совещаемся, уже восемнадцать тысяч православных воинов входят в город и займут все входы и выходы. Народ московский вооружается и ждет первого знака к восстанию. Домы, занимаемые поляками, помечены и, как скоро ударит час мести, будут окружены народом. Не щадя живота своего для спасения отечества, я все распорядил к несомненному успеху. Сила небесная одолела злоумышление ада. Враги веры нашей не ожидают скорой мести. Вот пред вами Золотой-Квашнин, который, скрываясь в Польше, спознался с иезуитами. Они знают, что мы хотим избить расстригу, и потому поручили ему известить их, когда решимся начать наше доброе дело. 18 числа мая — день, назначенный к погибели нашей: итак, отвратим удар ударом! Открывшись пред вами, думные бояре и дворяне, в нашем замысле, я, князь Василий Голицын, князь Иван Куракин и братия мои, мы не хотим никого привлекать ни лестью, ни угрозами к доблестному подвигу. Предоставляем каждому на волю быть с нами или не быть. Мы готовы пострадать за православную веру, и те из вас, которые хотят омыть грехи свои кровью еретиков, пусть вооружатся и будут готовы к битве, как ударят в колокола. Сбор на Лобном месте. Да будет, как гласит Писание: «Приближися отмщение града, и кийждо имеяше сосуды истребления в руце своей». Мужайтесь, россияне, и, как во времена Димитрия Донского, идите на смерть за любезное отечество! Се ныне время смертию живота купити [402]!

— Умрем, но не посрамим земли Русския! — воскликнул князь Никита Трубецкой. — Боже, не остави нас!

— Боже, не остави нас! — воскликнули в толпе. — Не посрамим земли Русския! Умрем или избавим церковь и отечество от гибели! Смерть злодею и его клевретам!