Дмитрий Дмитриев - Разрушенная невеста

Но что случилось с верховниками? Они смутились; некоторые из них покраснели, другие побледнели и стали перешептываться между собою. Они поняли, что в самом же начале их делу был нанесен большой удар этим своевольством новгородского архиепископа. Тот народ, который они так смело представляли собою, уже слышал о новой государыне, как о с_а_м_о_д_е_р_ж_и_ц_е, и принимал ее, именно как таковую. Хитрый монах обошел умнейших из людей своего времени, но никто из верховников и не думал отступаться от борьбы.

В покоях князя Алексея Григорьевича Долгорукова в то время, когда происходило избрание на престол Анны Иоанновны, разыгралась тяжелая сцена.

-- Господи, срам-то какой... Матушка, матушка, пожалей хоть ты крохотку меня, несчастную, злополучную! -- вбегая к своей матери вся в слезах, проговорила княжна Екатерина, недавняя царская невеста.

-- Что, что случилось, Катюша? -- с тревогой спросила у нее княгиня Прасковья Юрьевна.

-- Ох, матушка милая, какую я страшную пытку перенесла сейчас. Отец чуть не силою втащил меня в зал, где собрано было много вельмож. Они решали, кого выбирать на царство, и отец, показывая им на меня, сказал: "Вот кого покойный император на царство выбрать указал". Отец говорил про какую-то духовную... Но его никто не слушал, а некоторые над ним в глаза смеялись, да и надо мною также. Я, сгорая от стыда, бежать хотела, но отец крепко держал меня за руку. Наконец я вырвалась и убежала. Я слышала, как вслед мне смеялись.

-- Бедная, бедная ты моя, горемычная, -- заплакала княгиня.

-- Матушка, помнишь, я говорила, что все замыслы отца окончатся ничем? По моим словам и сбылось. Отец нас всех погубит.

-- Не суди, Катюша, отца, -- грех!

-- А родную дочь губить отцу разве не грех? Тебе, матушка, ведомо, что я не любила жениха-государя. Да и любить его я не могла: у меня другой был жених, милый сердцу, отец разлучил меня с ним.

-- Что же делать, Катюша? Против отцовской воли не пойдешь. А ты послушай-ка, дочка, что я тебе скажу.

-- Что такое, матушка? Говорите прямо, если это хоть и горестное что-нибудь. От радости и веселья я отвыкла.

-- Отец твой приказал нам укладываться да скорее ехать в Горенки.

-- Что же, матушка, я рада хоть куда-нибудь уехать. Здесь мне все опостылело. Глаза бы мои ни на что не смотрели. Отец прав: нам надо бежать из Москвы, бежать от срама. А что Иван, что с ним? Я совсем его не вижу!

-- Ох, Катюша, совсем извелся парень... Из своей горницы никуда не выходит, сидит задумавшись, а то плакать начнет. И очень ему жалко покойного государя.

-- Не государя жалко ему, матушка, а то, что свой фавор он потерял. Чуть не первым был он в государстве, а теперь последним будет.

-- Ты и теперь, Катюша, злобишься на брата, теперь, когда он в несчастье. Не злобиться, а жалеть его надо.

-- А он жалел меня в то время, когда, с отцом согласившись, чуть не силою обручил меня с государем-мальчиком, отняв у меня любимого человека? О, этого я ему никогда не забуду!.. Ну, да довольно об этом, станем собираться в Горенки. А знаешь, матушка, думаю я, что в Горенках нам жить долго не дадут, а куда-либо подальше нас отправят, как то с Меншиковыми было, -- с глубоким вздохом промолвила невеста умершего императора-отрока.

Предчувствие не обмануло ее: над князьями Долгоруковыми собиралась страшная гроза.

Князь Алексей Григорьевич с сыном Иваном и со всем семейством из Головина дворца, где жил до смерти императора Петра II, выехал в подмосковную усадьбу Горенки, а затем через некоторое время, как ему, так и его семейству именем императрицы Анны Иоанновны указано было из усадьбы никуда не отлучаться и в Москву не выезжать.

Между тем верховники хотя и почувствовали удар, нанесенный им Феофаном Прокоповичем, отнюдь не отступились от своей мысли. Когда после молебна присутствовавшие стали расходиться, первым всполошился князь Дмитрий Михайлович.

-- Ворочайте, ворочайте их! -- отдавал он приказание. -- Как бы чего такого не вышло!.. Нужно все сразу решить.

Однако удалось вернуть немногих. В числе их были свояк вновь избранной императрицы Дмитриев-Мамонов, Лев Измайлов, граф Ягужинский и еще несколько других.

-- Станем писать пункты, чтобы не быть самодержавию, -- говорил всем князь Дмитрий.

Писали долго, чуть не весь день. Вначале приглашали герцогиню Курляндскую ни мало не медля в Москву ехать и российский престол и правительство восприять, а вместе с тем и подписать кондицию, содержавшую восемь пунктов. Последние были изложены в такой форме: "Через сие наикрепчайше обещаемся, что наиглавнейшее мое попечение и старание будет не токмо о содержании, но и крайнем и всевозможном распространении православным нашей веры греческого вероисповедания; такожде, по принятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять; еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без онаго согласия: 1) ни с кем войны не вчинять; 2) мира не заключать; 3) верных наших подданных никакими податями не отягощать; 4) в знатные чины как в статские, так и в военные, сухопутные и морские выше полковничьего ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, а гвардии и прочим войскам быть под ведением верховного тайного совета; 5) у шляхетства живота, имения и чести без суда не отнимать; 6) вотчины и деревни не жаловать; 7) в придворные чины как русских, так и иностранцев не производить; 8) государственных доходов в расход не употреблять и всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать; а буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны российской".