Рувим Фраерман - Золотой Василёк

И вот денщик едва заметно щурил правый глаз, почти не поворачивая головы. Палочка капельмейстера опускалась, и торжественные звуки «Встречи» раскалывали морозный воздух.

Из дверей, склонив тяжелое свернутое знамя, выходит знаменосец. Трубы радостно и громко гудят. Знаменосец опускается с крыльца, за ним идет адъютант, приложив руку к черной кавказской папахе.

Знамя проносят вперед. По бокам его становятся двое часовых. Знаменосец развертывает знамя, и вдруг Надя видит на нем огромное лицо с бородой, со строгими красивыми глазами. Но это не лицо. Мама говорит, что это лик нерукотворного Спаса.

Тяжелое знамя из серебряного глазета медленно развевается на металлическом древке.

«Встреча» отгремела. Команда — и знамя уносят к собору. Зимой во время морозов музыканты не раз прибегали в кухню к Дарьюшке погреться и отогреть свои золотые трубы, на которых сейчас же от тепла выступал иней.

И теперь Надя, слыша тревожные слова о грабежах, никак не могла понять, кого же боятся в командирском доме. Ведь их охраняют солдаты! Она не знала, что в те вьюжные дни командир больше всего боялся своих солдат.

В октябре Дарья, которая была родом из Царства Польского, получила из Лодзи письмо. Ей сообщали, что в двадцатых числах июня, именно 23 числа, брат ее Петр был убит в уличных боях с царскими войсками.

Так подошла зима. В тот год почти никто не ходил друг к другу в гости. Война кончилась, но стало еще тревожнее. Полицмейстер все чаще и чаще разъезжал на своих санках с медвежьей полостью.

По утрам Дарья шепталась с Семеном; оказывается, в казармах бунтуют солдаты, офицеры перестали ходить на занятия. Многие из них прячутся по чужим квартирам: боятся, что солдаты их убьют. Особенно неспокойно было в крепости, где расквартировывались инженерные войска: саперы, минеры, артиллеристы.

В кухне утром водовоз Ли Фу говорил Семену:

— Шибоко худо есть. Моя ходи, воду вози большому капитану. Его крепость живи. Солдатска капитана лови, его сади комната, его морда бей. Солдатска его мало-мало сади скамейка, давай ему зерькало, говори ему: «Смотри, какая твоя морда есть! Твоя шибоко сворочь есть». Солдатска его морда плюй. Шибоко худо большого капитана есть.

Ли Фу сидел, курил длинную китайскую трубочку с крошечной, как половинка желудя, чашечкой, и все сплевывал через левую руку.

— Его солдатска шибоко умный есть. Его пушка хорошо стреляй, его мина работай. Капитана кантрами́ [4] Убить мало-мало надо.

— Ну, ты! Болтай тоже! — осторожно говорил Семен. — Ишь повязал себе голову тряпкой! Чего ты, косу-то продал, что ли?

— Моя бедный человека есть. Моя косу стриги. Косу носи шибоко богатые. Моя красный есть, — отвечал беспечно Ли Фу.

Надя тихо сидела на низенькой скамеечке в кухне. Она что-то прикидывала в голове. Ли Фу никого не боится. Он ездил в крепость. Там его не обидели. Там саперы поймали и связали командира инженерных войск.

Вечером, когда мама с Надей уже ложились спать, из кухни прибежала Дарья и шепотом испуганно сказала, что какой-то человек просит разрешить ему переночевать в школе.

Екатерина Николаевна вышла в учительскую. Она увидела высокого человека в черной матросской шинели и мохнатой кавказской папахе. Это был капитан Пята, командир шестой роты стрелкового полка.

Солдаты не любили его. Человек он был жестокий и тупой. Теперь, когда по всей стране стали подниматься рабочие, когда крестьяне жгли помещичьи усадьбы, громили их имения и заводы, когда волнения перекинулись в армию, Пята испугался.

Он боялся оставаться дома и каждый день ночевал где-нибудь в чужом месте. Сегодня ему некуда было деваться, и он решил пойти к учительнице. Пята снял шинель и попросил позволения закурить.

Учительская, собственно, помещалась в крошечном коридоре, где стоял канцелярский стол и шкаф с книгами. И Надя слышала весь разговор.

— Мне, видите ли, всего несколько дней переждать, — говорил Пята, нервно сбрасывая пепел папиросы в пепельницу. — Бунт будет подавлен. Московские баррикады разбиты. Преданные войска пришли на зов государя императора из Твери. Восстание на Пресне подавлено. Завтра мы здесь поймаем последних смутьянов из портовых матросов, и все будет кончено.

Он тяжело ходил по крошечной учительской, и от его шагов звенела посуда в мамином буфете.

«Что это говорит Пята? Какая Пресня? — думала Надя. — И что хотели сделать с императором?» Он был так далеко от городка, где жила Надя, что казался несуществующим. И было странно слышать, что это все-таки живой человек и даже кого-то боится.