Геннадий Седов - Балерина [Publisher - SelfPub]

Правдой в афише были только фейерверк и поезд, остальное розыгрыш. Именинный вечер она задумала как театральный «капустник», где роль знаменитых балерин решено было пародировать. Кшесинскую и Преображенскую изображал старый друг дома барон Готш, Павлову в «Жизели» Миша Александров, Катю Гельцер из «Дон Кихота» Нина Нестеровская, в ту пору кордебалетная танцовщица. Сама она изображала Бакеркину, торгующую за столом шампанским. Нацепила для сходства куда только можно всевозможные брошки, одна из которых, как любила это делать Бакеркина, красовалась у нее на лбу.

Во время затянувшегося до утра праздника двадцатилетняя обворожительная хохотушка Ниночка (Тоня как звали ее подруги) вырвала, что называется, у судьбы спутника жизни. Закружила голову, влюбила в себя застенчивого великана, великого князя Гавриила Константиновича, сына президента Российской академии наук Константина Константиновича, печатавшего стихи под псевдонимом «К. Р.». То была любовь с первого взгляда, не затихавшая, несмотря на преграды, многие десятилетия.

В 1918 году, в Петрограде, обоих арестовали. Сидя в камере, Нина нашла лазейку к председателю ЧК Моисею Урицкому, получила у него бумагу на перевод тяжелобольного Гавриила в тюремную больницу, осталась при нем сиделкой. Не успокоилась на этом. С помощью врача, лечившего когда-то Максима Горького, добилась разрешения перевести больного на домашний режим. Поселилась вместе с ним на Кронверкском проспекте – в квартире Горького и тогдашней его жены М. Ф. Андреевой, занимавшей пост комиссара театров и зрелищ Петрограда.

– Что бы о Горьком ни говорили, – вспоминала Антонина, – человек он был достойный. Сердечный, совестливый. Встретил нас приветливо, предоставил большую комнату в четыре окна, сплошь заставленную мебелью. Я выходила из дому редко, Гаврюша ни разу не вышел. Обедали мы за общим столом с Горьким и другими приглашенными. Бывали у них часто заведомые спекулянты, большевистские знаменитости. Я видела Луначарского, Стасову. Захаживал, представь себе, на огонек Шаляпин. Ни дать ни взять – Ноев ковчег…

Андреева выбила в конце-концов у властей распоряжение на выезд обоих за границу. Нестеровская перевезла еле живого князя через финляндскую границу на саночках. Гавриил Константинович, которого отпустили умирать, довольно скоро выздоровел, получил часть отцовского наследства, приобрел на Лазурном Берегу виллу. Тоня, ставшая во Франции великой княгиней Романовской-Стрельнинской, после переезда супругов в Париж открыла по примеру многих титулованных русских дам модный дом «Бери» на рю Виталь. В коммерции не преуспела, перебралась с мужем в Болье, где великий князь Гавриил Константинович подрабатывал организацией на дому для желающих партий в бридж. Жили они дружно, часто устраивали чаепития. В пожилом возрасте Антонина Рафаиловна напоминала больше русскую простолюдинку, чем княгиню. Но как только она начинала говорить, сразу чувствовалась близость к великокняжеским кругам с их изысканными оборотами речи. Была настоящая светская дама, жизнь среди Романовых сделала ее такой. А как только закрывала рот, то опять начинала походить на русскую бабу с косой вокруг головы.

В день их встречи Нина захватила с собой купленную накануне книгу мемуаров Тамары Карсавиной «Театральная улица». Читали по очереди друг дружке наиболее интересные места, живо комментировали, вспоминали товарок по сцене. Молодых когда-то, экзальтированных, темпераментных, выбегавших вместе с ними на поклоны. Изменчивых, манерных, лживых, с чувствительной нервной кожей, накладными ресницами и нарисованными глазами. Падких на комплименты, преувеличенно реагировавших на хорошее и плохое, перемывавших друг другу косточки за кулисами, называвших одна другую за глаза кокотками и стервами. Балетных кумирш, чьих-то возлюбленных. Старых старух теперь, как и они, доживавших – кто где – свой век.

– Хочешь, споем? – сухонькая, с заблестевшими глаза Нина, подсела к фортепиано, открыла крышку, тронула осторожно клавишу, взяла первый аккорд? – Помнишь?

«Растворил я окно, стало грустно невмочь, – вывела нежным своим, не потерявшим детской наивной простоты и ясности голосом. – Опустился пред ним на колени…

– Ну что же ты? – обернулась. – Давай!

«И в лицо мне пахнула весенняя ночь благовонным дыханьем сирени, – слаженно запели обе. – А вдали где-то чудно так пел соловей, я внимал ему с грустью глубокой, и с тоскою о родине вспомнил своей, об отчизне я вспомнил далёкой, где родной соловей песнь родную поёт и, не зная земных огорчений, заливается целую ночь напролёт над душистою веткой сирени»…