Андрей Ромашов: Земля для всех [Повесть]

Зашла в избу старая Окинь. Она принесла жив-траву, но Татьяна не подпустила ее к сыну.

— Загниет рана-то, — сказал матери Прохор.

Она заревела:

— Погубили нехристи молодшенького! Погубили!

Кондратий взял траву у старой Окинь, оттолкнул жену, развязал тряпицу на шее Ивашки и велел Усте промыть рану водой.

Прохор опоясался мечом, снял со стены большой лук и вышел из избы. День еще, солнышко светит, а все одно боязно. На Гридю какая надежа! Спит, поди, в елушках, неторопь.

Прохор спустился в лог, перебрел речку. Лошади лежали в траве, как неживые. Он прошел мимо, ни одна и башку не подняла — сморила жара лошадей. Вот и засека. Прохор негромко свистнул.

Из ельника выполз Гридя, приставил ему к брюху рогатину и заорал:

— Живота или смерти?

— Не балуй.

Гридя убрал рогатину и стал жаловаться, что замаяли его мухи и спасу от них нет.

— Пить-то принес? — спросил он Прохора.

— Принес.

В нагревшемся за день ельнике душно, жарко, зато шаманская тропа как на ладони — мышь пробежит, и ту увидишь.

— Слышь, Проша!

— Ну!

— Пошто мы от оштяков Юргана стерегемся?

— Ивашка к ним в кумирницу лазил.

— Вот дурья башка! Ушкуем его тятька прозвал. Ушкуй и есть, чистый разбойник! Спалят нас оштяки.

— Нишкни! Тятька идет.

Кондратий шагал не один, Пера был с ним. Они остановились за елушником, на шаманской тропе, и стали оглядываться. «Нас смекают», — догадался Прохор и вылез к ним на тропу.

— Гридю домой посылай, — сказал Кондратий Прохору. — Тут он?

— Тутока, тятя! — отозвался Гридя, вылезая из елушника.

Увидев лохматого караульщика, босого, в тяжелой железной кольчуге, Пера засмеялся.

— Разобрало тебя, нехристя, — заругался Гридя. — Вырос больше сохатого и ржешь!

Кондратий отправил его домой и наказал — ворота держать на крепком запоре.

Ушел Гридя, ушли послы. Прохор остался один, залез в елушник.

До юргановых юрт, думал Прохор, версты полторы, будто и рядом, а сверни с шаманской тропы — ступишь шаг и погинешь. Лес сырой, дремучий, лога крутые, глубокие. Старый Сюзь зовет это место урочищем лешего, Ворсаморта по-ихнему. А тятька не взял ни меча, ни рогатины. Видно, Пера отговорил. Новгородский топор понес Юргану, дай бог, может, и уговорит оштяков…

Морит от жары, глаза слипаются. Прохор кусает руку, чтобы не уснуть ненароком, трясет головой. Жарко, дремотно. Палит солнце, выжимает серу из елушника, к дождю… От елушек шаманская тропа бежит саженей десять посреди берез. Прохор стал считать белоногие. Учил его счету тятька, еще на Устюжине, когда за великим князем жили. Много лет прошло, а Прохор не забыл. Посадил на их землю удельный князь Юрий своего холопа Епишку. Набежали княжеские доводчики… Скот, кричат тятьке, твой, изба твоя, а земля по грамоте княжеская, он ей господарь и володетель…

Будто птица мелькнула… Прохор придавил локтями траву, поднял лук и стал вглядываться. Притаился кто-то за березой, стоит… «Пока на тропу не выйдет, стрелять не стану, — решил Прохор и ахнул: — господи, девка!»

В красной рубахе, без платка, шла по тропе к нему черноволосая юрганка. Вот беда-то! И показаться нельзя и пропустить боязно… Он покачал елушки — может, испугается, убежит. Но черноволосая не испугалась, сказала «пайся» и протянула в его сторону кувшинчик. Он понял: здоровается с ним черноволосая, надо вылезать, все едино заметила.

Прохор вышел к ней на тропу.

— Ну, чего ты! Беспонятная…

Она улыбнулась ему и затараторила. Он стоял перед ней, грузный и большой, как медведь, слушал, но разобрать ничего не мог.

— Эх ты, травинка! Заблудилась натьто…

Она совала ему в руки глиняный кувшинчик.

— Ивашка! Рума Ивашка…

Понял Прохор, взял у нее кувшинчик и хотел погладить черноволосую. Но она убежала.

Солнце еще не зашло, вернулся Кондратий с подарками. Прохор рассказал ему про черноволосую юрганку и показал кувшинчик с томленой травой.

Кондратий подержал глиняный кувшинчик в руках, отдал его Прохору и сказал:

— Майта, дочка Юргана была.

Они выбрались из елушника и пошли рядом. Прохор не расспрашивал отца, ждал — все одно не удержится тятька, расскажет.

Перешли речку по жердям. Кондратий сел на срубленную осину, меч положил на колени.

— Посидим, Проша. Отдарил меня князь, как водится, по-соседски. Я, говорит князь, богу ултырян не молюсь, но сына своего грабить святилища соседей не пошлю. Я тоже Ивашку не посылал, думаю себе. Но молчу… Запомни мое слово, Прохор, нам с юрганами нечего делить. Они люди, и мы люди. Боги у нас разные, а жизнь одна. Станем друг другу пакостить — не выживем! Лес задавит, голод убьет… А Майту я знаю, ветер девка и добрая, из юргановской породы.