Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих) - Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Мужчины смотрят на меня. Женщины завидуют. Дурочки! Мне ведь никто из ваших кавалеров не нужен.

Иногда (или нет, даже довольно часто) я воображаю себе молодого человека, умного, тонко чувствующего, он влюбляется в меня... Дальше... Мне жаль Джемиля... Нет, совершенно ребяческие мечты. Я инфантильна.

Все-таки превратиться из почти восемнадцатилетней старой девы в молодую женщину — не так уж неприятно. Я уже полгода замужем и через полгода мне исполнится девятнадцать. Из французских романов я знаю, что это — возраст любви. Но никакой любви на свете нет! Есть только Джемиль . Я озорно улыбаюсь и ускоряю шаг.

Те, что никогда не бывали на море, полагают, что все это очаровательно — сине-зеленые волны, лодки, песок и разноцветные камешки, голубое небо. И чайки вдали. И все это и вправду было бы очаровательно, если бы чайки всегда держались подальше от людей. Но они имеют обыкновение свободно летать над набережной.

Прощайте, приятная прогулка, высокая прическа и светлый шифоновый чаршаф! Чайка нагадила мне прямо на голову. Браво, Наджие! И ты еще примеряешься к роли трагической или романтической героини? А на самом деле ты просто комический персонаж. Да, да, да!

Я растерялась. Что делать? Стремглав бежать домой в таком виде? Хороша я буду, нечего сказать. Взять экипаж? Я беспомощно оглянулась и почувствовала, как слезы навернулись на глаза. Вот она, моя судьба! Мне плохо, но ведь это смешно. Вот он, мой смешной брак с Джемилем. Мне плохо в этом замужестве, но ведь это же смешно!

Какой-то человек протягивает мне носовой платок. Я так и застыла, со слезами на глазах, с носовым платком в руке. Человек отбегает, что-то кричит, окликает кого-то. Подъезжает экипаж. Человек помогает мне сесть. Что-то говорит кучеру. Экипаж трогается.

Только оставшись одна в экипаже, я наконец очнулась и воспользовалась любезно предложенным мне носовым платком. Должно быть, я ужасно выгляжу. Куда меня везет этот кучер? Впрочем, я уже вижу: домой. Мне снова становится смешно — неужели я полагала, что меня похитят... Но кто был тот незнакомец? Он расплатился с кучером. Странно — я запомнила, что делал этот человек, но не запомнила, как он выглядел, что говорил. Молодой или пожилой? Не помню. Чужой носовой платок. Еще и из-за такой мелочи Джемиль устроит мне скандал. Все равно не миновать скандала. Все всё видели. Наверняка насплетничают маме и Джемилю. На всякий случай потихоньку выбрасываю носовой платок.

Так и есть! Небольшой предобеденный скандал! Ну и пусть. Сама не понимаю, почему это мной овладело какое-то бесшабашное настроение. Как будто должно произойти что-то интересное! Но чего же я жду? Чего я могу ждать? Что такого интересного может произойти? Да ничего. Разве что чайка нагадит на новую прическу, незнакомец предложит носовой платок, а наемный экипаж отвезет домой.

За обедом отец много рассуждал о том, что скоро начнется война. Джемиль начал строить предположения — как может новая война повлиять на финансовое положение нашей семьи.

Война. Порою мне кажется, что люди, которые занимаются политикой, это какие-то особые люди. От их решений зависят судьбы всех остальных людей. Не могу себе представить, чтобы политики были такими, как мой отец или Джемиль, так погрязали в мелочах, так скучно и нетонко мыслили.

Но, конечно же, я не ребенок, я знаю, что такое война для обыкновенных людей. Я помню, как мы с мамой проезжали мимо бараков у крытого рынка, где нашли приют беженцы. Помню наших родственников, вынужденных покинуть свой дом в Румелии. Разумеется, меня все это впрямую не касалось, я по-прежнему была сыта, хорошо одета, жила спокойно и удобно. Но меня терзал стыд, я стыдилась своего благополучия. И еще одно мне было стыдно видеть — почему люди не умеют нести с достоинством свои несчастья? Из всех этих мелочных вязких недомолвок и намеков, которые доносились до моих ушей, я прекрасно поняла самую суть ситуации: отец и мать не хотели, чтобы родственники задержались у нас и всеми способами выживали их; а те, в свою очередь, клянчили у отца деньги. Кончилось, впрочем, хорошо, им удалось с помощью моего отца купить дом, и дядя мой, который у себя в Румелии был судьей, нашел себе в Истанбуле какое-то занятие.

И ведь все это происходило совсем недавно. За два года — двенадцатый и тринадцатый — мы пережили две Балканские войны. Все эти сербы, греки, болгары, как они стремились разорвать на части нашу бедную страну, а ведь еще совсем недавно все мы жили в одной стране. Наверное, разрушить большой красивый дом, потому что он обветшал, гораздо проще, нежели всем вместе привести его в порядок. И я не понимаю европейцев. Какое счастье, что отец никогда не додумывался запретить мне читать французские газеты. Интересно, почему иные из них эту остервенелую драку из-за каждого клочка земли называли «освобождением от турецкого ига»? Отнять что-то у турка означает «освобождение»! Но ведь греки, болгары, сербы, албанцы и друг у друга оспаривают территории. «Освобождаются», значит, друг от друга? Рушат один большой дом — государство османов — и лепят на его месте мазанки-развалюхи, зубами и когтями вырывая друг у друга каждый кирпичик, каждое бревнышко.