Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих) - Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Он знает, что в телесной любви он силен, но есть и поискуснее. Он сам встречал изощренных умельцев, слышал их рассказы, эти люди умеют обладать каждой частицей женского существа, извлекать наслаждение из каждой клеточки женского тела. Он в любви прост и ясен — объятия, поцелуи в губы с гибким языком, скользящим в приоткрытый женский рот; он любит ощущать себя победителем - любит чувствовать под собой содрогания женской плоти.

И теперь он берет ее так, как ему привычно. Навязчивая мысль о том, что все это — совсем не то, чего хотелось бы ей, совсем не то; эта навязчивая мысль делает его еще более напористым и сильным.

Она не противится. Не отвечает ему даже учащением дыхания; она словно исполняет обыденную повинность, не затрагивающую ее сознания.

Но вот все кончено. Телесная суть смолкает, вновь пробуждается душа. Приходят те чувства и мысли, что приходят обычно. Отвращение. Досада на самого себя. Стыд. И самое страшное — страх — а вдруг все то, что он делает, в итоге приведет его к безумию? Вдруг отъединит от обычных людей? Вдруг он уподобится ей, и ему все будет безразлично, и постепенно он утратит, прервет все связи с внешним миром? Ведь он и теперь ведет двойную жизнь. Уже теперь он замечает, что сделался молчаливым, все чаще замыкается в себе, общение с людьми досаждает ему. Возможно, все это — признаки надвигающегося безумия. Но он вовсе не хочет терять рассудок, уподобляться ей, не хочет.

Пояс завязан. Ключ! Вот он, торчит изнутри. Не забыл запереть дверь. Еще одно доказательство того, что все эти сомнения, угрызения, метания — всего лишь условность, почти мнимость. Нет, он не безумен, ведь не забывает принимать меры предосторожности, запирает дверь изнутри. Нет, потеря рассудка не грозит ему.

Вот он уже готов уйти. Обыденные заботы припоминаются. Кстати, ведь это заботы о ней! Он вернется в дом и прикажет служанке пойти к ней вечером, как обычно, накормить ужином, прибрать в комнате. Да! Он заботится о ней.

Он стоял, отвернувшись. Но внезапно вздрогнул. Его огнем ожгло странное, паническое ощущение — она смотрит осмысленно! Нет, невозможно! Этого не бывало и быть не может! Нет!

Прежде чем он успевает подумать, сделать хотя бы шаг, он испытывает новый приступ страха, ужаса. Но что же так пугает его в этот жаркий безмолвный день?

Что такого страшного могло произойти в этой обыденной тишине большого двора?,

Самый заурядный звук., нет, не один звук... Вот ключ выпал из замочной скважины, с легким стуком упал на пол. И тотчас — знакомый обычный звук. Но звук этот ужасает. Это... Снаружи повернулся ключ!

Но ведь этого не может быть! Ключом владеет он один! Его заперли? Что это?

Страх! Панический страх! Он оборачивается и встречается глазами с ее взглядом. Осмысленный взгляд. Она смотрит на него с досадой и отвращением. Или ему просто кажется?

Он не двигается. Не приближается к двери. Стоит посреди комнаты. Он безоружен. Но постепенно возвращается к нему прежняя уравновешенность. Надо подождать! Пусть первым действует тот, кто запер его!

Он не ошибся! Тот, невидимый, начинает действовать. Новый поворот ключа. Отпирают дверь! Что ж, он достаточно силен телесно для того, чтобы противостоять!

Дверь раскрывается медленно. И что-то странное, таинственное в этой медлительности.

На пороге человек в белом тюрбане и красно-желтом шелковом халате. В руках — музыкальный инструмент — от деревянного полушария тянутся вдоль длинной деки туго натянутые струны — тамбур.

В первый миг он даже не воспринял, не разглядел, какое лицо у вошедшего. Он лишь узнал одежду, инструмент, характерную посадку головы.

Но мертвый не может вернуться! Разве не сам убивал? Разве не был на похоронах?

И внезапно...

Бруса — место моего рождения. Здесь, в столице нашего государства — государства воинов-османов, я впервые открыл глаза и начал познавать окружающий мир.

Сначала был дом, отец был, была мать, была кормилица, няня, слуги и служанки. После был город, город с чаршией — торговым кварталом, где селились мелкие ремесленники вблизи своих лавчонок. После мой мир начал расширяться. Я узнал название местности, в которой находился город. Название это звучало, как название звучной, чуть гортанной песни — Анадол, Анадол, Анадол!

Анадол — моя родина. Я сижу впервые на спине смирного старого коня. Мне страшно немного. Отец сказал, что я не упаду. Отец едет позади меня. Я понимаю, что мне не должно быть страшно, но мне все равно страшно. Слуга ведет коня за повод. Я сижу в седле. Меня покачивает на ходу.