Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих) - Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

— Меня грызет чувство вины! — сказал Панайотис. — У меня такое чувство, будто я предал... — он вдруг осекся.

— Я понимаю тебя. И чувство вины мне знакомо. Знаешь, Панайотис, я хотел бы, чтобы ты пришел в гости в мой дом. Мне надо поговорить с тобой. Ты не думай, что я не слушаю, не понимаю тебя, перевожу разговор на другое. Нет!

Панайотис согласился. Мы уговорились с отцом Анастасиосом , что он отпустит своего питомца на день (когда мы отправлялись в гости к любительнице икон, мы, конечно, сделали это тайно, зато теперь стали такими послушными мальчиками, и скромно просили дозволения отлучиться).

В моей комнате я прежде всего подал моему другу тамбур. Это был старинный с прекрасным звучанием инструмент, инкрустированный перламутром, подарок Хасана.

— Это,— сказал я,— должно принадлежать тому, кто заставит это жить в звучании! То есть тебе!

Он посмотрел на меня, улыбнулся своей детской улыбкой, чуть выпятив губы, и принял подарок.

Немного развеселившись, он откинул крышку сундука, вынул один из моих халатов и тюрбан и примерил. Затем встал передо мной, смеясь, с тамбуром в руках, в распахнутом халате, в криво надетом тюрбане.

— Призрак музыканта! — засмеялся я.

— Что это за призрак? — спросил Панайотис.

Я рассказал ему о призраке юноши с тамбуром, там, где является этот призрак, следует ждать беды! Панайотис выслушал меня и сказал, что это красивая легенда. Я замолчал, внезапно вспомнив то, что моя мать недавно говорила о Сельви. Сельви хорошо себя чувствует, очень расцвела, но иногда по ночам ей чудится призрак музыканта, тогда она вскрикивает и с трудом успокаивается. По ходатайству деда Абдуррахмана старуху Лейлу, принесшую в их дом историю о призраке музыканта, изгнали из города. Я твердо решился поговорить с Панайотисом именно сейчас.

— Сядь, Панайотис,— попросил я.

Он послушно опустился на подушку, держа в руках тамбур.

— Я должен сейчас сказать тебе много важного для тебя, для меня и еще для одного человека. Ты, конечно, помнишь, как я рассказал тебе о своей детской влюбленности в больную безумием девочку?

Панайотис кивнул, внимательно глядя на меня.

— Эта девочка — младшая сестра моей матери. Ее имя — Сельви. Думаю, что и ты влюблен в нее.

Он широко раскрыл глаза.

— Ведь это свою любимую ты изобразил на иконе?

Он снова кивнул, не сводя с меня глаз.

— Скажи мне, где ты видел ее? — спросил я.

— У ручья на поляне... они разбили шатер... Должно быть, выехали на загородную прогулку... Она набирала воду в кувшин...

— Она видела тебя? Ты говорил с ней?

— Нет, мы не говорили, — он отвечал с какой-то странной покорностью,— но она обернулась и посмотрела на меня. Она не испугалась... А я убежал... — он пожал плечами и улыбнулся.

— Думаю, и она любит тебя,— я рассказал ему о том, как Сельви смутилась, когда зашел разговор о поездке, как она уверяла, будто ничего не помнит.

Панайотис слушал меня.

— Но я не хочу, — продолжал я, — доставлять бедной девочке горе. Ты должен знать о ее болезни. Это тяжкий недуг. Из кроткого, прелестного и серьезного существа она мгновенно превращается во что-то злобное, страшное, бессмысленное. Ты должен знать об этом! Моя мать говорит, что сейчас ее сестра почти здорова, и только иногда ночью видит перед собой призрак музыканта...

— Тот самый? — тихо перебил меня Панайотис.

— Да, тот самый. И если ты чувствуешь, что не сможешь любить больную, лучше откажись от встречи с ней!

— От встречи?! — Панайотис вскочил, не выпуская тамбура из рук. — Я увижу ее?!

— Подумай прежде! Даю тебе семь дней на размышления! Я верю, знаю, ты не обманешь меня.

— Как я благодарен тебе,— просто сказал мой друг, снова опускаясь на подушку. Он уже снял тюрбан, но так и забыл снять халат. — Я тоже должен сделать тебе одно признание. Тогда, у гречанки, эта девушка, с которой я был,— он опустил глаза. — Она хвалила мою икону и все выспрашивала, а может, и вправду существует на свете та красавица, которую я нарисовал. И в конце концов я все рассказал. Как увидел Сельви. А она все выспрашивала. Как выглядели родные девушки, которую я увидел. И я рассказал все, что успел тогда заметить. А теперь я думаю, не грозит ли Сельви опасность. Вдруг ее хотят похитить? И я клянусь тебе, что никогда больше не стану ходить к продажным женщинам! Я все вытерплю, я буду терпеливо переносить ее недуг, никогда не оставлю ее; как бы она ни изменилась, для меня она всегда останется единственной и самой прекрасной!