Александр Бармин - Уральские рудознатцы

Ярцов спохватился, зашарил по карманам, в сумке.

— Где же камни, образцы-то кушвинские? Я их забыл. Положил тогда в сумку, помню. Да должно быть вынул вечером, а нынче из головы вон. Нету в сумке.

— Ишь ты, грех какой, — Мосолов покачал головой. — Как на притчу — и я забыл, це-це-це…

Но Чумпин понял, о чем идет речь. Полез за пазуху и вручил Ярцову новые образцы той же черной руды — нагретые у его тела угловатые обломки. Мосолов этого, кажется, не заметил.

— А что, если съездить нам на Кушву, Мосолов? — предложил Ярцов.

— Что ты, что ты, господин шихтмейстер! Слышишь, чего вогул говорит? Болота. А медведи, а комары… Что, тебе жизнь не мила? Если бы еще по казенной надобности послали, тогда хоть пой, хоть вой, а поезжай. А по своей воле кто же туда сунется?

И Ярцов бросил думать о Кушве.

Над лесом показалась громада Синей горы с тремя скалистыми вершинами, с каменными обрывами. Не доезжая до горы, на лесной поляне нашли лагерь демидовских людей — штейгер да полтора десятка рабочих. Кое-где в лесу виднелись бугры желто-красной земли, да чернели глубокие ямы. Вот и весь железорудный прииск.

Ярцов спустился в одну яму. Там работал старик-рудокоп, весь желтый от железной охры.

— Я в рудах мало смыслю, — сказал Ярцов, колупаясь в мокрой стенке. — По-моему, руда плохая.

Старик вздохнул, посмотрел в голубое небо и снял колпак.

— Ваше благородие от Бергамта будете, или господина Демидова служащий?

— Казенный. А что?

— Немудренькая рудишка. Я, ваше благородие, весь век с кайлом, — прямо скажу: хуже не видел. И небогато ее здесь. Может, прикажете оставить прииск, освободите нас, ваше благородие. Зря погибаем.

— Я этого ничего не знаю и не могу.

— Ну, видно, быть так… Только не извольте сказывать штейгеру, ваше благородие, что болтал я. Руда-то, может, и нечего. Где нам понимать!

Надел колпак и опять принялся тюкать кайлой в забой.

Главное дело Ярцова было отмежевать лесную дачу к будущему заводу. Леса кругом дикие были, нетронутые. Жалеть их, видимо, не приходилось — все равно от перезрелости да от пожаров сами гибнут. Ярцов не стал ездить, искать в натуре межи и грани. Уселся в шалаше и под диктовку штейгера и приказчика начал писать «межевую запись». Труд не малый, часа четыре высидел. Штейгер заглядывал в свою записную книжку и говорил: — …Береза кудреватая, на полдни поклепа, от корени отросток. На ней положены две грани, одна показывает назад по граням, другая вперед по меже на листвень суховерхую, около ключика, что из горы бьет. По мере до листвени суховерхой верста двадцать сажен. На листвени положены две грани, одна показывает…

Потом грань шла на «листвень матерую», на «гору с чаклем», на яму с признаками-закрытой угольем, костями да золой. Межа поворачивала между лесом и желтым болотом — и опять по «березам покляпым», «березам кудреватым», «соснам граненым» пробиралась дальше и дальше.

— Что такое «гора с чаклем»? — спрашивал Ярцов.

— Пиши, пиши, господин шихтмейстер, еще много. Потом скажу.

При подписывании «записи» Мосолов потребовал, чтобы шихтмейстер оговорил, что верста везде считается в тысячу сажен, а не пятьсот. Ярцов заупрямился.

— Не могу. И так известно, что версты не путевые, а тысячные. Отводы велено делать в верстах, про сажени в инструкции ничего не сказано. Мне лесу не жалко, все равно сто лет никто проверять не придет. А «запись» сейчас в Контору горных дел пойдет, сам увезу. «Почему, скажут, свои указы даешь, сколько в версте сажен?» И сразу наклобучка. Шалишь, Мосолов, меня на кривой не объедешь!

Мосолов не вытерпел, улыбнулся.

— Не хочешь — не надо. Я тоже хозяйскую выгоду соблюдать должен. Мало ли, выйдет спор, судное дело. Межи да грани, ссоры да брани. Тысячная-то верста всегда лучше.

До вечера Ярцов не выходил из шалаша: комары одолевали. А вечером сказал Мосолову:

— Ну как, пожалуй, уж и домой можно? Что тут делать больше?

Вышло у него так, словно позволения просил у приказчика. А тот скалил зубы.

— Как прикажешь, хоть сейчас проводник будет. Вместе-то нам не удастся доехать. Я здесь дня три, а то с неделю пробуду. В Тагиле, в Невьянске ночевать ставай, Сергей Иваныч. Лошадей требуй добрых. Эх, будь я шихтмейстером, — вот бы прокатился! Пыль столбом!

— А я бы, знаешь, кем хотел быть? Вогулом. Ей-богу.

— И то ладно, — охотно согласился приказчик. — Лежи себе на боку, ешь пиканы да убойну… Жизнь! Вот только на ясак настрелять надо белок да куниц немножко. Ты как, Сергей Иваныч, мастер стрелять-то? Лук-от натянешь?