Олег Слободчиков - Заморская Русь

Семен протрезвел. Не зная, смеяться или сердится, сел на прежнее место. Сысой снова выглянул, их глаза встретились. И дядька, вдруг, весело подмигнул ему:

— Тоже, поди, в земле копаться не станешь? Топор за кушак, фузею на плечо и айда искать счастья! — И с болью тяжело доставшегося опыта, добавил:

— Ведь нам с тобой подавай все сразу… Сколько у тебя, батя, скотины? — Обернулся к отцу.

— Два десятка коней, коров столько же…

— Попробуй походи за этой прорвой, — скривился Семен. — А Сысойка найдет землю, где работать не надо: молочны реки, кисельны берега, хлеб на деревьях…

Насмешка задела отставного солдата, он поднял голову, сипло заспорил:

— А что? Откуда вышли, туда придем. Близко уже!.. Боцман Иванов знал, где искать. Он грамотный был. И ты, внучок, учись читать.

Дед Александр глубоко зевнул, на выдохе, прерывисто и устало укорил служилых:

— Человеку от Бога велено добывать хлеб в поте лица своего. Кому даром достается, от того Отец Небесный отступился. А нечисть, — дед перекрестился, слегка обернувшись к образам, — заманит посулами, озолотит, а после посмеется: золото окажется дерьмом, а хлеб — камнем. По-другому не бывает! Чем тебе наша жизнь плоха? — С притерпевшейся тоской взглянул на Семена. — Самый главный, самый счастливый человек на земле — пашенный, божий человек.

— А как ему без служилых? — Младший сын поднял непокорные глаза и расправил усы указательным пальцем. — Тут же обчистят и закабалят.

— Что правда, то правда, — примиряясь, снова зевнул дед Александр, мелко крестя бороду. — Без воинства нам никак нельзя. Купчишка откупится, дворянчик обасурманится, у мужика вся надежда на служилых… А вы и рады пятки чесать.

Завыло в трубе, заохало, заскрипела крыша. Дуло с востока на запад.

Дядька Семен оказывал Сысою особое внимание среди племянников, будто был в сговоре с ним.

— Печать на тебе вижу, — говорил, посмеиваясь. — Как я, сбежишь от пашни. Будет — не будет тебе счастье — это уж как на роду написано, а долю найдешь. Только уходить надо с ружьем… Там тобольские винтовки и фузеи непомерно дороги, а здесь нынче ружья делают хорошие, захожу в мангазейну — не налюбуюсь. Там, бывало, дадут проржавевшую дедовскую пищаль, из нее с полусотни шагов в коня не попасть, куда уж себя защитить: а дыма да грохота уже и медведи не боятся, не то что дикие.

— Что у тебя зубов нет? — спрашивал Сысой, разглядывая впалые губы под усами. — Дед старый, а у него есть?

Дядькины пшеничные усы начинали шевелиться, глаза плутовато разгорались.

— Зубы свои я по островам растерял и все из-за золота! За морем его много, вместо камней на земле валяется. Высадился, как-то на остров — лежит под ногами, а на меня бегут алеуты с дубинами. Я натолкал за щеку, из пищали — бах! Дым, ничего не видать. Выскакивает из него здоровенный алеут — меня дубиной по щеке — хрясть! Вместе с золотом вывалилась половина зубов. И так несколько раз! Есть у них в том и другой умысел: чтобы пришлый человек хлеб, рыбу ел, а мясо не трогал, китовины самим не хватает.

Дядька хохотал, разинув беззубый рот. Сквозь нависшие усы розовели голые десны. А Сысой кручинился: воли ему хотелось, но с зубами. И томилась душа от дядькиных рассказов про острова, галиоты, фальконеты, фузеи. Раззадоренный ими, он бегал в оружейную лавку, часами глядел на ряды ружей, пистолей, на чучела зверей, горки пуль и дроби.

По воскресеньям и престольным праздникам большая семья Александра Петровича ходила в церковь. Впереди шагал хозяин с Дарьей Петровной, за ними шли сыновья с женами и детьми. Нищие, убогие, издали завидев пышную седую бороду старосты, начинали возбужденно переговариваться, просить громче и жалобней. Александр Петрович доставал кожаный кошель, выкладывал на ладошки внуков и внучек медные монетки:

— Пойдите, подайте! От молодого и безгрешного милость Богу угодней!

Сысой в косоворотке и бараньей шапке, шагнул к ряду убогих, сидевших вдоль церковной ограды. Его кулачок со сжатой монеткой схватили цепкие пальцы, глаза встретились с мутным взглядом дурочки. Он разжал кулак.

— Фу, медяк! — надула губы Глашка. — Золото дай! — И расхохоталась: — Ходить по золоту будешь — богатства не наживешь!

Сысой, широко раскрыв глаза, выдернул руку. Ударил колокол к обедне, спугнув с колокольни стаи воробьев и голубей. Шаркая великоватыми, с брата Федьки, чирками, подбежал к отцу, вцепился в его шитую крестами опояску.

— Глашка золота просит!? — вскрикнул испуганно.