Олег Слободчиков - Заморская Русь

От их простодушной хитрости Васька тряхнул флягой с остатками водки, Алексашка со злобным, перекошенным лицом, подмигнул ему, кивнул чугачам: «Заходите коли такие смелые!» Начали они париться, Ивановы заскочили, сорвав дверь, видят, мужик с девкой сидят на корточках под полком и хлещут вениками по стенам. Увидели, что хитрость раскрыта — бросились вон. Девку промышленные поймали. За руки, за ноги — кинули на полок, хорошо плеснули на каменку давай хлестать вениками. Сперва она вопила и брыкалась, потом размякла, затихла. Промышленные думали — поняла удовольствие, перевернули спину — увидели черное лицо и пену на губах.

Два дня назад к ченюкскому тойону Шенуге, отцу покойной, промышленные отправили почетное посольство с подарками. Его селение промышляло морского зверя для артели. Как теперь все обернется — одному Богу известно. Управляющий Константиновской крепостью Григорий Коновалов сам проверял посты, в караулы ходили все, даже казенный мореход Степан Зайков. Молодая чугачка, завернутая в новое английское одеяло, стыла в сарае среди байдар.

Под утро, на сыром ветру караульных не спасали ни добротная птичья парка урильева пера, ни камлея — кожаный плащ из сивучьих горл. На Алтае, бывало, зимой в холода так не мерзли, как здесь среди дождей. Потемнело так, что не стало видно крестов под стеной, Прохор подумал, что скоро рассвет и обманулся. Просто тучи на какое-то время стали гуще, потом снова поредели.

Стоять и стоять еще наедине с мыслями, не доверяя глазам, прислушиваться!

Ульяна задурила еще в Барнауле. Не успели получить задаток, стала требовать с Прошки ленту и новую рубаху. Правда, среди обозных и расфуфыренных горожанок они выглядели побирушками: он — в драном чекмене с чужого плеча, она — в облезлой душегрее и сером домотканом сарафане из сундуков Анисима. Не спасала коса в цвет соломы, которую Ульяна то и дело перебрасывала с плеча на плечо. От торговых рядов ее не оттащить, глазищи так и зыркали по прилавкам. Это приметил артельный приказчик, посмеиваясь над Прошкой и раззадоривая Ульяну, приговаривал:

— Промышленные на островах зарабатывают столько, что весь гостиный двор могли бы купить.

Видя, что Прохор не ревнивец, за Ульяной пробовал ухлестнуть Васька Котовщиков и однажды, спозаранку, вернулся в казарму с синяком под глазом.

Следом, с красными пятнами на конопатых щеках, вошла Ульяна. Спала она в одних ночлежках с мужчинами, иногда отгораживалась занавеской, а чаще просто так, между Прошкой и Терентием. Вставала первой, долго зевала и потягивалась, ожидая, что кто-нибудь затопит печь. Но встав, уже веселей начинала стряпать.

В Иркутске, еще не сошел синяк под глазом Васьки, за столом завели разговор о заводских нравах. Котовщиков возьми и ляпни, косясь на Ульяну:

— У нас, что ни девка, то — блядь… А бергалки и вовсе родятся сверленными.

Ульяна вытряхнула со сковороды на стол очередной блин, перехватила ее тряпицей да как звезданет Котовщикова под другой глаз.

Перед Масленой влетела в казарму, будто с медвежьих когтей. Прошку звала названным братцем, Терентия величала по батюшке, ко всем работным обращалась с улыбкой и поклоном. Оказалось, ездила на рынок, присмотрела в торговых рядах сережки. А приказчик как на грех оговорился, что артель к празднику даст денег.

— Сколько? — спросил Прохор, прощаясь с надеждой рассчитаться за новые ичиги.

Вместо ответа Ульяна засияла пуще прежнего:

— В церкви у приставихи видела, ну такие же…

«Хоть бы целковый на праздник остался» — чертыхнулся Прохор и с обидой вспомнил деда, присоветовавшего взять девку: весь год припоминала ему обещанные сережки.

— Семнадцать ассигнациями! — и, видя как полезли под шапку брови у братца названного, пожала плечами. — Займи у Терентия, зачем ему деньги?

После обедни в казарме накрыли столы. Промышленные и работные, чистые телом, облегченные духом после исповеди, приодетые и чинные, степенно помолившись, расселись по лавкам: тобольские по одну сторону, иркутские — по другую, барнаульские — особо. Приказчик привез бочонок пива — дар от хозяина артели, собирался уже сказать приветное слово, сообщить о снаряженном обозе, скором отъезде на Лену. И тут уточкой вплыла Ульяна в новом сарафане и козловых сапожках, голова алой лентой повязана, в ушах сережки, будто звезды, щеки нарумянены, брови и зубы чернены по моде дворянских бабушек, нынешних купчих и мещанок. Даже старый приказчик ахнул: