Альгирдас Поцюс - Заложники

На прощание старик взволнованно спросил:

— Скажи хотя бы, кто ты, добрый юноша…

Гругис уже сидел верхом, конь под ним волновался и бил землю копытом, пора было в дорогу.

— Я сын князя Скирвайлиса, — ответил Гругис и пришпорил гнедого.

Всадники миновали еще несколько сожженных усадеб. Всюду они видели только почерневшие головешки да прибитую осенним дождем серую золу. Росшие близ пожарищ яблони и клены кивали им вслед обгорелыми темными ветвями.

Спускаясь с косогора, под которым темнела извилистая, поросшая ольхой лента речушки, всадники повстречали босого косматого человека в лохмотьях. Охая от натуги, он медленно катил валун. Под вековыми деревьями этот человек сложил из валунов нечто странное — то ли колодезный сруб, то ли невысокую башенку. Видно, задумал соорудить себе жилище, способное устоять против неприятельского огня.

При виде всадников человек припал к земле, как перепуганный кот, однако тут же вскочил и по-медвежьи тяжело протопал за собственноручно сложенную каменную стену. Он опасливо высовывал оттуда голову, обводя путников безумными глазами, горевшими неукротимым, как пламя пожарищ, огнем.

Гругис не мог без содрогания смотреть на этого человека. Он пришпорил коня, чтобы поскорее покинуть жуткое пепелище, оставшееся от деревни, но и промчавшись несколько миль, продолжал чувствовать на себе сверлящий взгляд безумца.

Путь всадников пролегал по местам, где месяц тому назад прошагало войско ордена, предавая все огню и разрушению. Остались лишь камни, головни да вытоптанная земля. Во многих местах она почернела от крови жемайтов и их врагов, в стволах сосен торчали стрелы, повсюду валялись железные шлемы, поломанные копья, то тут, то там можно было увидеть смердящие трупы.

Всадники пытались по различным приметам определить, как двигались вперед крестоносцы: где они ночевали и жгли костры, где на них нападали из лесу, где пришлось сразиться с жемайтами в открытом поле.

Гругис с нарастающей тревогой и страхом думал о том, что он увидит в доме Эйтутиса. А что, если жаждущие крови рыцари ордена и кнехты дошли до Кражяй и Медининкай? Что, если самого князя и его дочери Айсте уже нет в живых? При одной мысли об этом кровь стыла у юноши в жилах.

Последнюю ночь-крестоносцы, судя по всему, ночевали неподалеку от замка Паршпилис. Превратив все в пепел и прах, они похоронили своих убитых воинов и отправились назад. У Гругиса отлегло от сердца — на этот раз захватчики оставили Кражяй в покое, обогнув стороной.

Когда всадники добрались до Паршпилиса, уже стемнело, нужно было срочно подыскивать ночлег. Они нашли пристанище у большого семейства, которое, лишившись родного крова, жило в землянке наподобие барсуков. Люди приволокли сюда все пожитки, привели уцелевшую скотину и даже кудлатого щенка, который чудом вырвался из рук врага и прибежал следом за хозяевами. К разочарованию и недовольству своего попутчика, Гругис оставил здесь второго коня, отобранного у вражеских проводников. На следующий день пополудни всадники налегке добрались до владений князя Эйтутиса.

Кражяйский князь жил на широкую ногу, окна его просторного дома сияли стеклами, приобретенными у рижских купцов, в светлых клетях пахло свежеструганной древесиной и смолой. Эйтутис был малорослым, щуплым мужчиной, однако при этом живым и непоседливым. Говорил он скороговоркой, и Гругис порой с трудом понимал его. Путники уже издали догадались, что в доме горе: не слышно было детского смеха, домочадцы ходили как в воду опущенные, а старуха княгиня понуро сидела в кресле и утирала слезы. Оказывается, в битве под Паршпилисом погиб Вайшвидас, единственный сын Эйтутиса, брат Айсте. Надежд на второго сына, наследника, уже не было, и, значит, роду Эйтутисов суждено было угаснуть. От горя старый князь говорил так быстро, что почти ничего невозможно было разобрать: казалось, слова догоняли друг друга, теснясь и низвергаясь сплошным потоком. Он раздраженно покрикивал на домочадцев, хватался то за одну, то за другую работу, хотя и не знал толком, чем заняться всерьез. Выслушав Гругиса, князь тут же стал собираться в дорогу. Это отвлекло Эйтутиса от тяжких мыслей, на минуту заставило позабыть о мучительной душевной боли. Не в силах больше оставаться в доме, Эйтутис сам выбежал во двор за конюхом.

Гругис, который остался в княжеских покоях, с удивлением заметил, что до сих пор почему-то не появляется Айсте. Он еще во дворе успел оглядеть всех женщин, которые сновали из дома в клеть и закут или, не скрывая любопытства, останавливались у порога, чтобы поглазеть на гостей. Он все ждал, не мелькнет ли милое лицо той, ради которой юный князь проделал столь длинный и нелегкий путь из Локисты. Находясь в светлице, он с нетерпением оборачивался на дверь, вздрагивая при каждом стуке, — женщины вносили еду, а роль хозяйки стола взяла на себя старшая дочь князя Эйтутиса, которая прибежала сюда недавно с мужем из разоренного крестоносцами имения.