Альгирдас Поцюс - Заложники

Машина стала сбавлять скорость. Маневрируя на узком шоссе, Витаутас Юркус развернулся. «Волга» цвета безоблачного неба помчалась назад.

Перевод В. Чепайтиса.

Еще никогда Римас Печюра не чувствовал себя такой важной и значительной персоной, как в тот день, когда по указанию волостного начальства отправлялся в глубинку, в село Насренай, на торжественный вечер, посвященный семидесятилетию Иосифа Виссарионовича Сталина. Его вез специально присланный за ним колхозник. В задке саней для него была установлена скамеечка с мягким верхом, покрытым пестрой тканью. «Везут как большого начальника, как комиссара», — мысленно гордился собою Римас Печюра. К этому как-то невольно примешивалось старое и неуместное — «как ксендза-настоятеля», но парень сердито отбросил прочь это инородное сравнение. Важничал человек, однако этому удивляться не следовало: как-никак, а было Римасу Печюре всего лишь двадцать и особыми почестями он не был избалован. Просто успел насмотреться, как ведут себя разные высокие лица, и с удовольствием подражал им. Даже с возницей говорил подчеркнуто важно, не торопясь, солидным баском.

— А предусмотрели там, в Насренай, где мне ночевать? — спросил он, уставившись в широкую спину крестьянина, обтянутую ватником из домотканой шерсти.

Возница повернулся боком, приподнял ухо заячьей шапки и переспросил:

— Не расслышал я. Туговат на ухо. С войны…

— Может, говорю, знаешь, где мне в Насренай ночевать? — повторил молодой представитель волостных властей.

— Не пропадешь, барин… или товарищ? Не знаю, как прикажешь величать. Как больше нравится? — забормотал дядька.

— Мне больше нравится «товарищ».

— Мне тоже. Но «барин» языку привычнее, потому как сызмала мы к этому слову приучены.

— Придется отвыкать, — буркнул Римас Печюра.

— Раз надо, отвыкнем, — согласился возница, отвернувшись к дороге, но не опуская уха заячьей шапки. — А что до ночлега, то я так разумею: или у школьного директора, или у председателя сельсовета.

— А где лучше?

— У директора шикарнее, а у председателя надежнее.

После этих слов Римас Печюра насторожился. Внутренний карман пиджака оттягивал пистолет, грудь ощущала твердый холодок металла, но оружие это в случае, если возникнет настоящая опасность, поможет мало. Несерьезное оружие.

— А что, у вас там еще есть бандиты? — встревожился он.

— Уже не слыхать, — ответил заячий треух и добавил: — Правда, на той неделе по соседству, в Стульгяйском лесу, милиционера повесили.

— Там другое дело, — успокоившись, бросил Печюра. — Этот милиционер сам себя порешил. У него от самогона чертики в глазах прыгали.

— Вон оно что! — удивился возница и замолчал.

Сани скользили почти беззвучно, только время от времени проваливались в ухабы, выбитые в глубоком снегу. Саврасая кобыленка бежала мелкой рысцой, глухо постукивали подковы, снежные комья, как искры, вздымались вверх, иногда попадая и в едущих. Ноздри щекотал смешанный запах конского пота, сыромятной упряжи и сена. Мимо проплывал однообразный пейзаж: заснеженные поля, голые кусты, разбросанные тут и там нищенские хутора. Римаса Печюру забрала тоска, парень втянул голову в воротник и погрузился в воспоминания. Сначала ему вспомнилось, как его и других представителей провожала Дабришене, волостной парторг, седовласая женщина весьма сурового мужского вида и мужского же характера. Напутствовала она их коротко и строго: «Собственной головой отвечаете! Чтобы все прошло красиво и достойно! Это вам не какие-то танцульки — юбилей товарища Сталина!»

Бабы этой все побаивались, даже начальство из госбезопасности и милиции.

«Постараемся, все будет в порядке», — мысленно и теперь повторил Римас Печюра. Правда, казалось, что задание пустяковое, — он бы и с более сложным справился. В мечтах парень был отчаянно храбрым. Размечтался: а что, ежели дал бы ему ответственное поручение сам великий вождь? Пожал бы ему руку в Кремле и пожелал успеха? Представив себе эту картину, Римас Печюра улыбнулся, даже сердце быстрее забилось. Грудь распирало сладостное волнение. Он почувствовал себя совсем другим человеком. Наверно, даже выше на несколько сантиметров! Впрочем, не это главное. Теперь глаза Римаса Печюры источали великую силу, которая передалась ему после кремлевского рукопожатия. Вернется он теперь в родные места, и все должны будут ему подчиняться, его слово — закон! Кого пожелает — поднимет, кого пожелает — понизит. И жалованье у него — неограниченное: сколько понадобится — столько и бери. Учительница Гудоните не посмеет больше воротить нос, сама на шею бросится. И еще неизвестно, примет ли он ее. Может, еще и накажет много о себе понимающую девицу за нанесенные обиды. А может, и помилует. Все будет зависеть от его настроения, от его желаний. Мало, что ли, других красоток? Ему теперь стоит лишь глазом моргнуть…