Альгирдас Поцюс - Заложники

Изредка навещая родителей, Витаутас виделся и с братом. Тот жадно ловил новости, особенно из Каунаса, в котором тоже в свое время учился. Разговор поначалу шел искренне, но кончался как-то странно, даже неловко. Без видимой причины Пранас все больше раздражался, бледнел лицом, у него начинали дрожать руки, иногда он резко прерывал разговор, вскакивал, словно испугавшись чего-то, и уходил в свой тайник. Витаутас сам стал избегать этих встреч, все реже появлялся в родном городке. В последний раз он приехал на похороны матери. А теперь и отца…

Ветер со свистом влетал в оконце машины, струйки прохладного воздуха приятно щекотали подбородок. Черная асфальтовая лента бежала по пахнущим грибами борам, и при виде встречных машин Юркуса почему-то бросало в дрожь.

Чем ближе был дом, тем сильнее снедала его тревога. Замедлив ход в родном городке, Юркус внимательно вглядывался в лица прохожих, словно мог по ним угадать, что же происходит в отцовском доме. А вдруг брат не вынес своего страшного одиночества, выбрался из тайника и сейчас стоит у гроба. Ведь в доме, кроме подслеповатой черной собачонки, не осталось ни души. Витаутас Юркус боялся, что брат не выдержит. Надо успеть, пока не случилось непоправимое!

Машина бесшумно вкатилась во двор. Две женщины, судачившие на крыльце, уставились на гостя. В окне избы белело чье-то лицо. Юркус старался не смотреть на него. Захлопнул дверцу машины и торопливо пересек двор. Он даже не взглянул на женщин, стоявших на крыльце, только кивнул им, не поднимая глаз. Его встретили знакомое скрипенье дверных петель, стоптанный порог, запах воска, веток туи и каких-то пряных трав. В доме оцепенели черные тени людей, а посредине гостиной возвышался открытый гроб. Желтоватые отсветы восковой свечи плясали на белом лице отца. Три страдальческие складки залегли над переносицей. Седые усы скрывали плотно сжатые губы.

— Чудно помер ваш папаша-то, — зашептала на ухо соседка, старуха Розалия. — Иду вчера спозаранку на огороды, а сучка ваша сидит на порожке и жалобно воет. Что за напасть, говорю. Кликнула Бушмене, вдвоем с ней зашли в избу. Глядим: а папаша-то ваш лежит на кровати, белый, что ясный месяц, в руках у него — крестик, а на столе — свеча… Тут меня в дрожь как бросит — соседка, говорю, беда!.. Жил ведь один как перст, видать, почуял, что худо дело, сам и свечку засветил…

Юркус слушал шепот старухи и молча кивал. Пробежал взглядом по комнате. Узнал не всех. Соседи, какие-то дальние родственники…

— Кто гроб заказал? — спросил, наклонясь к старухе.

— Бытовой комбинат. Готовый привезли, — охотно пояснила соседка. — Сильвестрас побрил вашего папашу, а мы в костюмчик обрядили. Ну просто красота.

Держась поближе к стене, к ним прокрался очкастый и носатый человек. Роста он был высокого и, наверно, потому сутулился.

— Примите мои соболезнования! — хрипло пророкотал он сверху. — От меня лично и всего коллектива! Являюсь директором комбината бытового обслуживания. Золотых рук лишились.

Что-то громыхнуло за стеной чулана. Там, где был тайник брата. Словно упало что-то. Витаутаса Юркуса прошиб пот. Гости переглянулись, но, видимо, свалили вину на кота, потому что снова заговорили о каких-то мелочах.

Юркус покосился на стену, где висела старинная, почерневшая от времени картина. Возле самой рамы виднелась едва заметная щель. Через нее Пранас мог видеть и слышать все, что происходило в избе. Может, и сейчас его глаза прильнули к этой щели…

Время тащилось нестерпимо медленно. Не спеша катилось по небу неяркое осеннее солнце, лениво надвигались сумерки. Витаутас Юркус никак не мог дождаться минуты, когда все разойдутся и оставят его одного. Соседки вызвались петь всю ночь псалмы, но Витаутас не разрешил им.

— О живом не заботился и мертвого обижает!.. — сердито шушукались соседки, протискиваясь к двери.

Наконец затихли последние шаги. Юркус запер дверь, занавесил окна. Подождал минутку и трижды постучал в стену тайника.

— Пранас!.. Пранас, выходи, — негромко позвал он.

Только острый слух мог уловить, что в сенях зашелестели по-кошачьи осторожные шаги. Беззвучно открылась дверь. Лицо брата всегда было бледным, но сейчас оно отливало синевой. Белые, как снег, волосы ниспадали на плечи. Покрасневшие, лихорадочно блестевшие глаза посмотрели на гостя, а потом — на лежащего в гробу отца. Постояв минуту, седой брат бросился Витаутасу на грудь. Зарыдал, весь содрогаясь:

— Что будет?.. Что теперь будет-то? — всхлипывая, лепетал он.