Вадим Каргалов - Юрий Долгорукий

В этой горенке, смотревшей оконцами на все четыре стороны, князья присели отдохнуть. По-иному была обставлена горенка, не как во Владимире. Стол - посередине, стулья вокруг него - все одинаковые, княжеское место не выделено, а лавка - вдоль стены. А вот лари с замками у другой стены совсем как во Владимире - тяжёлые, железными полосами перехваченные. Во весь пол - ковёр, и шаги в этой горнице не слышны. В углу малый столец, берестяные грамотки на нём, писала [32] Писала - заостренные железные или костяные палочки, которыми выдавливали на бересте буквы. , полоски отбелённой бересты, расправленные и прижатые тяжёлым медным подсвечником. Под образами лампадка теплится. Жилая горенка-то!

 Приветливо здесь и лепо, - начал разговор Юрий. - Спасибо, батюшка, что хоромы загодя поставил и мне, сыну своему недостойному, в милости своей неиссякающей подарил...

 Едины мы, род князей Всеволодовичей, ни к чему меж своими считаться, - медленно, значительно произнёс Мономах, глянул прямо в глаза Юрия построжавшим взглядом.

Понял Юрий, что слова отцовские — со значением. И обет в словах этих - стоять за един, общей семьёй, и предостережение на будущее - в семье старшего почитают, ни в чём его не обходят...

Нет, не забыл отец их с Георгием Симоновичем лукавства!

И ещё понял Юрий, что слепо повиноваться властной отцовской воле он больше не сможет. Вкусивший власти разве пожелает расстаться с ней?

Долго вглядывался Мономах в лицо сына. Нет, не покорный отрок сидит перед ним. Губы упрямо сжаты, в глазах непонятное - не то равнодушие, не то отстранённость. Замкнулся, как створки речной раковины. Рядом сидит сын, а мысли его - наособицу. Самовластец растёт...

Хорошо сие или не очень, однозначно не ответишь. Ростовской земле хорошо, если князь - самовластец, а общему делу Всеволодовичей, может, и не очень. Пристрожить сына или сделать вид, что не заметил отчуждённости?

Так ничего и не решив, отпустил сына:

 Поди, походи по граду. Наместник Ощера покажет где и что.

Мономах остался в горенке один. Долго сидел за столом, подперев подбородок ладонью, думал. О чём думал князь, не дано было знать даже всеведущему Ольбегу Ратиборовичу, самому ближнему боярину переяславского князя.

Ольбег терпеливо ждал за дверью и тоже думал. Что-то неладное чувствовал между отцом и сыном, а вот что - непонятно. Многое не разглядишь с переяславской башни. Корил себя Ольбег, что мало, слишком мало доверенных людишек было заслано в Ростов. Киевские дела казались важнее, черниговские, волынские. Исправлять надо, исправлять. Для начала поговорить по-родственному с братом Фомой, ближним боярином князя Юрия. Доверчив и простодушен Фома, ума нешибкого. Что знает - расскажет.

Не знал Ольбег Ратиборович, что тысяцкий Георгий Симонович строго-настрого наказал не беседовать с переяславцами, а особливо с братом Ольбегом, о потайных ростовских делах. Даже пальцем пригрозил: «Запомни, боярин, не Переяславль ныне твоя отчина — Ростов, а господин твой единственный - князь Юрий Владимирович Ростовский! Токмо ему и служи!»

Тысяцкого Фома побаивался, знал за собой кое-какие грешки, о которых Георгию Симоновичу было ведомо, но до князя не доведено. А ведь мог бы и сказать тысяцкий. Не угодишь чем - скажет...

Фома клятвенно обещал держать язык за зубами. Только на вид простоватым казался боярин, но что на пользу ему и что во вред - нутром чуял.

...То-то разочаруется назавтра переяславский боярин Ольбег родственной застольной беседой с братом! Будет Фома дорогое греческое вино выцеживать чашу за чашей, подливать да похваливать. Добрую половину жареного гуся, обложенного мочёными яблоками, умнёт и ещё попросит. Говорить будет громогласно и многословно - не остановишь. О ловитвах княжеских, о соколиной охоте, о том, какие саженные белуги в Волге-реке лавливаются и какие пышные да ласковые боярские вдовы тоскуют без добрых молодцов на Белоозере. Вспомнит и об огромадном старом медведе, что живёт в овраге под самым Ярославлем. Немыслимой силы медведь, но людей не трогает, и люди его берлогу вежливо обходят, верят, что не простой это зверь - заколдованный. Любопытно, конечно, послушать красноречивого хмельного боярина, но о том, что могло заинтересовать Ольбега, кровный братец Фома не обмолвится ни полусловом. Родство - родством, а служба - службой...

Другие ростовские мужи тоже не откровенничали, и это больше всего настораживало боярина Ольбега. Может, ещё чего затевают? К месту припомнилось, что о лукавстве ростовцев, намеренно затянувших градное строение во Владимире, оповестил Мономаха именно он, Ольбег, за что и был удостоен похвалы княжеской. Ныне же рассказывать князю будет нечего...