Франсишь Ди Понтиш Пиблз - Воздух, которым ты дышишь

– На сцене я, а не Дор. – Граса засмеялась. – Люди видят меня. Вы с мальчиками можете и дальше носить свои скучные смокинги, но Мадам прав: я должна отличаться.

– А мне нужно на свежий воздух. – Винисиус поднялся, раздвинул занавес в дверном проеме и вышел.

Граса вздохнула:

– Надо перетащить его на нашу сторону, или «Голубой Луне» конец. Дор, поговоришь с ним? Он тебя послушает.

Мадам улыбнулся. Получается, главным развлечением вечера вдруг стала я? Я поднялась и вышла вслед за Винисиусом.

Он курил, меряя шагами переулок. Увидел меня, протянул сигарету, и я взяла. Выкурив до половины, я заговорила:

– Сейчас девчонки поют самбу на каждом углу. София Салвадор должна от них отличаться.

– Настоящим самбистас костюмы не нужны. – Винисиус продолжал расхаживать взад-вперед. – Мы не в варьете выступаем. Дор, я хочу, чтобы люди знали наши песни! Хочу, чтобы люди, когда я умру, помнили нашу музыку, а не в каких костюмах мы выступали.

– Как люди узнают наши песни, если они их не слышат? Мы лучшие в городе – и мы тонем. Нам нужно что-то, что будет нас отличать.

Винисиус фыркнул:

– Какая-нибудь замануха!

– Нет. Стиль. Что-то, благодаря чему люди запомнят нас.

– Если нашу музыку не запоминают, значит, мы не заслуживаем быть музыкантами, – процедил Винисиус. – А если люди не могут оценить наши песни по достоинству, они не заслуживают их слушать.

– Ты взялся решать, кто заслуживает, а кто нет? Кто достаточно хорош, чтобы нас слушать, а у кого на это мозгов не хватает? Да ты такой же, как эти мокрые кошки из «Копакабана-Палас». Сноб несчастный.

– Дор, ты не понимаешь. – Винисиус выхватил у меня сигарету.

– Может быть, я тоже не заслуживаю твоей музыки? Может, мне не место на вашей драгоценной роде?

– Ты росла не под звуки самбы. Вы с Грасой слушаете эту музыку несколько месяцев – и уже решили, что сможете подогнать ее под себя.

Я резко выдохнула, словно сигарета все еще была у меня в зубах.

– Мы хотим сделать самбу лучше. Сделать своей. Не играть до бесконечности одно и то же и не быть как ты, а ты застрял в слезливых песнях, потому что чахнешь и томишься.

Мне показалось, что у Винисиуса перехватило дыхание. Он отвернулся.

– Она катастрофа. У меня были девушки посимпатичнее. И уж точно приятнее.

– У меня тоже.

– Ты слишком хороша для всего этого.

– Всего – чего?

– Попыток изображать парня.

Я засмеялась:

– Никто не читает Худышке нотаций насчет «слишком хорош для всего этого». Вы его поздравляете.

– Потому что Худышка отлично проводит время, когда он не с нами.

– А я – нет?

Винисиус покачал головой:

– Я тут не единственный, кто чахнет и томится.

Кирпичная стена под моим плечом была теплой, шероховатой. Я закрыла глаза и привалилась к ней. Винисиус привалился к противоположной стене, мы стояли, как зеркальные отражения друг друга, глаза в глаза, в тускло освещенном переулке. Винисиус на ощупь достал из пачки очередную сигарету.

– Что она тебе сказала? – прошептала я. – На танцплощадке? Как заставила остаться?

– Она сказала, что поддержит меня, как когда мы на сцене. Это… это забавно, потому что это правда. На сцене я доверяю ей больше, чем в жизни. Когда мы на сцене, она другая. Весь ее эгоизм куда-то девается. Пф-ф – и нет! Она отдает всю себя, все, что в ней есть, и ее это не пугает, меня тоже. Я знаю: она отдает себя не только мне – она отдает себя всем, кто слушает. А вдруг однажды, поднявшись на сцену, она изменится? Вдруг перестанет так отдавать себя? Я не хочу потерять это чувство, Дор.

Винисиус смотрел на меня, испуганный малыш, пойманный с поличным на краже. Мне хотелось наказать его и в то же время – обнять.

Не так давно я сама наслаждалась этой опьяняющей щедростью Грасы. На сцене она провоцировала тебя, не держа в голове ничего дурного, заставляла тебя стать лучше, заставляла подняться до ее уровня. И то, что она извлекала из себя, казалось даром, который она преподносит только тебе, а не еще десятку или сотне зрителей. Именно это было главным талантом Грасы: в ее присутствии ты, абсолютно заурядный человек, верил в свою уникальность. Винисиус ощущал это так же остро, как я. Одна на двоих печаль может связать людей крепче, чем физическое влечение. Но и зависть набухала во мне, горькая и настойчивая. Именно на сцене Граса чувствовала себя настоящей до кончиков ногтей, и Винисиусу было дано делить с ней восторг этой настоящести. К тому же с Винисиусом Граса умела сделать наши песни такими живыми, как нам с Винисиусом никогда не удавалось.