Франсишь Ди Понтиш Пиблз - Воздух, которым ты дышишь

– Стоп! – крикнул продюсер.

Ребята повиновались. Я отодвинулась от микрофона. Нас с Грасой разоблачили: мы не подпевка и не собирались ею быть.

Очкастый сотрудник снова подошел к двери.

– По мне, ребята, хоть козу наймите петь, если звук будет хороший. Но вы, девочки, гасите друг друга. Две певицы наяривают песню, которая требует одного голоса. У вас «где ты, моя дворняга», а не «наши дворняги». Давайте еще раз, с одной певицей. Кто из вас будет петь?

Мы с Грасой посмотрели друг на друга, потом на Винисиуса. Винисиус глянул на Худышку. Банан и Буниту старались не смотреть мне в глаза. Маленький Ноэль залился краской. Кухня упорно рассматривал свою реку-реку. Я снова перевела взгляд на Винисиуса. С таким лицом он, наверное, глядел бы на щенка, которого только что переехал.

Только в эту минуту я поняла, как мне хотелось, чтобы с пластинки звучал мой голос. Мне хотелось быть увековеченной в воске, хотелось существовать в сотне копий, хотелось звучать в гостиных и кафе, проникать в уши людям, чтобы стать частью их воспоминаний. Я хотела, чтобы меня слушали. Разве не я настояла на том, чтобы записать пластинку? Разве не я написала «Дворнягу»? Все это, конечно, было не в счет; мы все знали, чей голос – лучший. Я решила избавить себя от унижения и не стала дожидаться, когда меня попросят отойти от микрофона.

– Петь будет Граса, – сказала я и отодвинулась к задней стенке.

Граса вплотную приблизила лицо к микрофону – так, что при каждом звуке губы касались металла. Просеянный через сито микрофона, ее голос был нежным и дьявольским одновременно. Он как будто подмигивал слушателю. «Любимые собаки», – мурлыкала Граса, и становилось понятно: это не про собак, это про мужчин. Граса не походила на попавших под запрет исполнителей танго, что поют, точно бегут марафон, перемахивая через звуки, как через препятствия. Граса пела, словно развлекалась, словно делила со слушателем великолепную городскую ночь.

Процесс записи был отработан, мастер-диск из шеллака и карнаубского воска изготавливали прямо в студии. На одну пластинку с двумя сторонами – А и Б – уходило двадцать минут. После того как Граса с мальчиками записали сторону А, продюсер потер руки.

– Есть еще оригинальная песня? – Он был в восторге. – Я хотел, чтобы вы записали на сторону Б какую-нибудь штампованную marchinha , но посмотрим, что у вас найдется.

Граса повернулась к Винисиусу:

– Может, еще одну песню Дор? Ту, где про воздух, которым ты дышишь.

– Она для тебя слишком медленная, – заметила я от задней стенки. Когда мы играли эту песню – мою песню, – пела только я.

– Можно ускорить темп, – сказал Винисиус. – Постараться уложиться в три минуты. Попробуем?

Сотрудник студии кивнул и распорядился начать пробы. По его знаку Граса замурлыкала: «Здесь я, любовь моя. Рядом с тобой всегда. Ужин тебе добуду, постель тебе постелю… Но если я уйду, ты шагов моих не услышишь. Мало кто замечает воздух, которым дышит».

На родах мой голос звучал мольбой, делая песню трагедией. Но здесь, в студии, Граса подпустила в голос наигранного злодейства, и стихи зазвучали шутливой угрозой: «И если я уйду, ты шагов моих не услышишь. Мало кто замечает воздух, которым дышит».

Граса, не теряя темпа, успевала делать легкие быстрые вдохи – намеки на наслаждение. Мне никогда не удалось бы спеть эту песню настолько хорошо.

Всего через несколько тактов продюсер улыбнулся и хлопнул в ладоши, утверждая «Воздух, которым ты дышишь» для стороны Б. Десять минут спустя моя первая песня была записана, хотя мое имя на пластинке не обозначили. Когда продюсер спросил о названии, ни Граса, ни мальчики не стали колебаться.

– София Салвадор и «Голубая Луна»! – ответили они почти хором, словно отвечали так всегда.

У Тетушки Сиаты в ту ночь творилось бог знает что. Граса и мальчики исполняли «Дворнягу» и «Воздух» до бесконечности. Худышка притащил из какого-то кабаре двух девиц, которые сидели теперь у него на коленях и целовали его в шею. Кухня, Буниту и Банан, нанюхавшись кокаина, яростно терзали свои инструменты, гоняя песни в таком бешеном темпе, что мне стало тревожно. Маленький Ноэль в конце концов свалился под стол. Я позавидовала ему.

Я старалась вылакать как можно больше пива и тростникового рома в попытке поднять себе настроение. Как ни крути, а мы все-таки записали свою первую пластинку. При моем участии. И все же я чувствовала удовлетворение, но не счастье. В студии я отказалась от своего места рядом с Грасой – и она не запротестовала, а спела даже лучше прежнего. А потом, когда мы шли к Сиате, она и Маленький Ноэль держались за руки. На роде Граса сидела между Худышкой и Кухней и пела, ни разу не взглянув в мою сторону, как будто и песни, и рода всегда были только ее. Обо мне помнил, кажется, только Винисиус – он крепко хлопнул меня по спине, как если бы я была одним из «лунных» ребят.