Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Кого ты предлагаешь в воеводы в Чигирин, Василий Васильевич?

— Я бы послал туда окольничего Ивана Ивановича Ржевского, он бесстрашный боевой человек, а главное, хорошо ладит с малороссиянами. Надо только, чтоб Ромодановский и Самойлович обеспечили его боевым запасом и хлебом.

— Родион Матвеевич, — обернулся царь в сторону Стрешнева. — Немедленно заготовь указы Ромодановскому и Самойловичу о помощи Ржевскому. Я потом подпишу.

— Хорошо, государь, после обеда они будут готовы.

— Ну что, господа бояре, не время ли в трапезную отправляться?

— Время, государь, — закачали головами бояре.

Все знали, что после обеда Фёдор Алексеевич вряд ли придёт в Думу, но разделить с ним трапезу за великую честь почитали: с одной тарелки с царём едывали!

Турецкий султан изволил внимательно выслушать царскую грамоту и посланцу Москвы Поросукову сказал следующее:

— Я, как и твой государь, мечтаю о мире меж нами и приму его предложения, но лишь после того, как будут Чигирин и всё Правобережье уступлены нам и как будет признан князем Украины Юрий Хмельницкий, который, как и мы, печётся о счастье своего народа.

— Я передам твою волю своему государю, — отвечал стольник Поросуков, не смея возражать султану, не только потому, что не имел от царя на то полномочий, но и потому, что, возражая султану, мог запросто загреметь в тюрьму. Такое в Царьграде бывало нередко.

Поздно вечером Поросуков отправился к Царьградскому православному патриарху, о чём его ещё в Москве наставили: «Обязательно зайти к патриарху, он нашей веры и великую любовь к России питает, он многое знает и обязательно сообщит нечто важное о турских злоумышлениях. Обязательно навести патриарха».

Патриарх встретил прибывшего издалека единоверца по-домашнему, в чёрной рясе без всяких украшений, лишь с крестом на животе, которым и осенил гостя. Дал приложиться к руке.

— Ну что, сын мой, султан, чай, не пошёл на уступки?

— Ни на шаг, святый отче.

— У-у, чрево басурманское ненасытное. Чем более хапает, тем более алкает.

— Что бы ты мог передать, святый отче, моему государю?

— Во-первых, скажи великому государю, что я желаю ему добра, как себе царствия небесного, и о чёрных замыслах неприятеля Христова объявляю: султан турецкий этим летом с войсками своими поганскими устремляется на Украину и желает из-под державы его царского величества владения Петра Дорошенко отобрать, а потом и всей Украиной овладеть.

— А как считаешь, святой отец, они надёжны на свой успех?

— Вот то-то, что не очень. У них кто-то там пророчествует, что они царским величеством побеждены будут. Поэтому султан, боясь этого пророчества, сам пойдёт только до Бабы.

— Через море не пойдёт, значит?

— Нет. А на Чигирин пошлёт визиря с ханом да с Юраской Хмельницким.

— Хмельницкий в прошлом году едва не попал в плен к нашим.

— Надо бы было.

— А монашество с него снято? Не по твоему ли благословению, святый отче?

— Что ты, сын мой. Хмельницкий снял с себя монашество своевольно.

— А разве так можно?

— Нет, конечно. Но он желал себе освобождения из неволи, а ещё ж и княжества и гетманства. Но какой он князь, если у визиря как пёс на цепочке сидит.

— А визирь не просил за него?

— Визирь ко мне несколько раз присылал просить за Юраску снять с него монашество. И грозил даже. Но я не внял ни просьбам, ни уговорам, Юраску не принял. Даже отдаривался от визиря. Он ко мне человека с просьбой: прими, мол, Хмельницкого. А я ему какую-нибудь золотую безделушку шлю с благодарностью за внимание ко мне.

— Так и не приняли?

— Так и не принял богохульника и вероотступника, и не приму. Великому государю передай моё благословение и пожелание удачи в борьбе с поганским войском. Я молю царское величество ради церквей Божиих и веры христианской, чтобы Чигирина и Украины султану не уступал, а если уступит, то не только Малой России, но и государству Московскому тяжек будет неприятель.

Когда Поросуков собрался уходить, патриарх передал ему несколько серебряных монет.

— Возьми для откупа, сын мой.

— Какого откупа? — не понял стольник.

— За тобой наверняка два или три соглядатая притащились. На улице заждались уж. Если шибко надоедать будут, сунь им по монетке, они и отстанут. Каждый свой хлеб зарабатывает как умеет. Они вот шпионят за христианами. Если спросят, зачем приходил, скажи, мол, за благословением на обратный путь.