Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— А ещё ж может государь помиловать, сказывают, ныне он добрый.

— Но для того ж надо челобитную писать, а у неё руки-то повязаны, а тут ещё и землёй засыплют.

— А писчики площадные на что? Эвон уж лёгок на помине.

Ужом проскользнул меж зевак плюгавенький мужичонка в старом, заношенном кафтане, с чернильницей в мешочке, привязанном к поясу, с пером за ухом, с невеликим свитком бумаги в руке. Почти крадучись приблизясь к осуждённой, спросил негромко:

— Марыска, челобитную станем писать?

Женщина не успела и рта раскрыть, как на писчика ощерился судебный пристав:

— Ты что, чернильная душа, порядка не знаешь? Изыди! Сполним приговор, тогда и являйся.

Площадный писчик знал порядки, а потому, угодливо изогнуршись в сторону пристава, попятился, бормоча виновато:

— Всё, всё, жду.

Допятился до зевак, остановился, глаз не сводя с осуждённой, ожидая своего времени.

— Что, писчик, — толкнул его плечом какой-то детина, — поживу чуешь?

— Какая пожива, — промямлил смутившись площадный, — душу живую спасать надо.

— Она мужа убила, а ты «спасать».

— То, что убила, её грех, Бог решит, как взыскать. А мы? Должны друг к дружке, как Христос заповедовал.

Складно говорил площадный писчик, но лукавил даже перед самим собой, в уме давно прикинув взять с осуждённой за челобитную не менее десяти алтын. Хотя понимал, что идёт на риск. А ну раньше времени помрёт баба, с кого тогда плату за челобитную брать? Но у площадного есть знакомый подьячий в Разбойном приказе, такую горячую челобитную живо до государя доведёт, никто задержать её не посмеет, так как, сказывают, о таких делах государь повелел без всякой очереди доводить. И решает тут же, безотлагательно, говоря пять заветных царских слов: «Вины отпустить, пусть Бог судит».

— «Дай Бог ему здоровья, — думает площадный писчик, вспомнив о государе. — Не дай Бог, болеет опять, не доведут до него, пролечу я с этой окаянной бабой». Однако десять алтын на дороге не валяются. «Надо рыскнуть».

А меж тем копавший яму протянул товарищу, стоявшему наверху, лопату:

— Емеля, примерь, може, будет, добавь к черенку пару пядей.

Емеля взял лопату, приложил к бабе, лопата доставала до пупка преступнице, он отмерил выше по животу ещё пядь, крикнул товарищу с облегчением:

— Всё. Как раз по грудь. Вылазь, Федос.

Подал ему руку, подсобил вылезти наверх.

— Ну, Марыска, — обернулся пристав к осуждённой, — слезай в яму.

Женщина присела на землю, подгреблась к яме, опустила в неё ноги, взглянула на церковь, взметнувшую ввысь крест.

— Ироды, ослобоните руку, дайте перекреститься хоть, — попросила она.

— Обойдёсся, — отвечал пристав. — Вон Емеля перекрестит. Емеля, пособи ей в яму слезть.

Емеля подошёл, взял женщину за плечи. Вздохнул:

— Ну, горе ты наше, давай осунемся вниз, — помог ей спуститься, шепнул на ухо: — Засыпать почнём, надуйся, чтоб дыхать после было способно.

— Закапывайте, — скомандовал пристав, отступая от ямы и перекрестясь.

Емеля с Федосом взялись за лопаты, кидали землю быстро, без передынжи, стараясь не смотреть в глаза женщине. Управились скоро.

— Отопчите, — приказал пристав, когда осуждённая была закопана по грудь.

— Не надо бы, — возразил Емеля, — всё же человек живой.

— Ну-у, — насупился пристав, — нашёл человека.

Отаптывали землю вокруг осуждённой нехотя, для виду, более стараясь по матерой земле ступать. Пристав видел это (не слепой), но помалкивал, для него было главное соблюсти порядок: окопали, отоптали. И всё.

— Ну, будет, — буркнул начальник и, оборотись к стрельцам, наказал, видимо, давно заученное: — Сторожите в оба, явится кто откапывать, рубите бердышами. Ни от дождя, снега, ветра, ни от молоньи, ни от комаров, ни от мух никакого заслона злодейке. Ни поенья, ни еденья. Ясно?

— Ясно, господин пристав. Свою службу знаем.

Заметив среди зевак площадного писчика, выжидательно глядевшего на пристава, приказал напоследок:

— Плошадного можете допустить, но ненадолго.

Пристав ушёл, за ним, прихватив лопаты, отправились копальщики. Площадный писчик, получив дозволение, приблизился к окопанной женщине, опустился возле на корточки.

— Ну, Марыся, будем челобитную писать?

— Будем, будем, — отвечала женщина, тяжело дыша от груза, навалившегося на грудь.

— Скажи мне в нескольких словах, как ты, за что его?

— Я ж на суде сказывала.

— Я что, по судам бегаю, что ли, — выговорил писчик. — Меня площадь кормит, не суды.