Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Это, государь, от полковника стародубского Петра Рославца. Тоже из Малороссийского приказа принесли.

— Беспокойная ныне сторона Малороссийская, — вздохнул царь.

Хованский не замедлил поддакнуть государю по-своему, по-таратуйски.

— И не говори, великий государь, эта сторона чирей на заднице у Руси.

Бояре дружно прыснули, а увидев, как улыбнулся царь, заржали жеребцами стоялыми.

— Ну, Иван Андреевич, ну, отчебучил.

Посмеялись, словно встряхнулись, далее слушать готовы.

— Читай челобитную, Родион Матвеевич, мы слушаем, — сказал царь.

— «После велика дня, — начал читать Стрешнев, — прислал ко мне в стародубский полк гетман Иван Самойлович заднепровских казаков, которые перешли на его сторону Днепра, пятьсот человек. Я их разместил по сёлам и деревням, велел поить и кормит и давать денег — сотникам по пяти рублей в неделю, атаманам по девяти алтын, рядовым по две гривны, да по две кварты вина, да по кварте масла. Но казаки, не довольствуясь этим, стали собирать самовольно с жителей деньги и кормы. Потом 9 июля прислал из Чернигова владыка грамоту с запрещением, чтоб священники в церкви не служили и никаких треб не исправляли за твоё государское здоровье молитв нет, много людей без покаяния померли, младенцы не крещены, роженицы лежат без молитв. Гетманские посланцы собирают поборы не в меру, уездных людей и казаков разоряют и меня скидывают с полковничества. Прошу, великий государь, взять мой стародубский полк под свою руку, передав под начальство Григория Григорьевича Ромодановского — подобно полкам сумскому, рыбинскому, ахтырскому и харьковскому, потому что города Стародуб. Новгород Северский. Почеп, Погарь и Мглин — вотчины государевы и всегда были московскими городами. И ещё прошу, великий государь, церкви стародубские передать в ведение московского патриарха».

— Это, выходит, опять на гетмана челобитная, — сказал Фёдор Алексеевич. — А как в приказе-то решили Малороссийском? Почему все к царю норовят, у них что, головы там поотсохли?

— Наверное, из-за того, государь, к тебе, что сами не мочны решить ни о городах ни о передаче церквей от черниговской епархии к московской. И потом, в один день с челобитной полковника пришло письмо и от гетмана.

— Что пишет Иван Самойлович?

— Он доносит, что стародубский полковник Рославец склонял полк отложиться от гетманского регимента. А полчане об этом дали знать Самойловичу и просили позволения выбрать другого полковника. Гетман разрешил, а Рославец, узнав об этом, бежал в Москву тебе, государь, жалиться.

— Всыпать бы этому Рославцу сотню горячих, — опять посоветовал Иван Богданович Милославский. — Ишь, повадился, чуть что — царя беспокоить.

— Да нет. Иван Богданович, зачем сразу за кнут хвататься, — возразил царь. — Довольно и выговора Родион Матвеевич, вехи сказать Рославцу, что он учинил противность войсковому праву, не оказавши должного послушания гетману, я поехал в Москву без его ведома. Надо было ему других от своевольства унимать, а он сам вздумал своевольничать. Скажи ему за это выговор от меня.

— Хорошо, государь, — отвечал Стрешнев. — Но всё ж было 6 нелишне послать туда кого из стольников, дабы всё узнал на месте.

— Кого ты советуешь?

— Алмазова Семёна Ерофеевича. Он человек обстоятельный, серьёзный.

— Если он в передней, позови.

Стрешнев вышел и позвал Алмазова, который, сидя в передней, забившись в уголок, уснул Месяцами, каждый день просиживая в передней, дожидаясь востребования государем, стольник приноровился спать в уголке, никому не мешая. И когда в передней раздалось стрешневское: «Стольника Алмазова государь зовёт», показалось боярину, что сие счастье во сне пригрезилось, ан нет, сосед под бок толкнул.

— Семён, тебя к государю.

Стольник вскочил очумело, увидел Стрешнева, подбежал к нему.

— Вытри слюни. Ерофеич, — сказал Стрешнев. — Всю бороду расписал.

— То я со сна Родион Матвеевич. От безделья соснул чуть, — отвечал виновато Алмазов, отирая рукавом бороду.

— Ноне безделье кончилось. Тебе государь укажет дело.

Алмазов вошёл в царскую палату, низко поклонился царю.

— Как здоровье твоё, Семей Ерофеевич? — спросил столь душевно Фёдор, что стольник растрогался до слёз.

— Спасибо, великий государь, здоров я, слава Богу.

Тараруй и тут с долгим языком выскочил.

— Здоров как бык, не знает как быть.

Однако в этот раз никто не засмеялся, а государь даже нахмурился, являя неудовольствие неуместной шуткой Хованского.