Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Спасибо, Кузя Ты не представляешь, сколь ценны будут для меня твои сообщения.

— Представляю. Вася Главное, это должно быть сохранено в строжайшей тайне. Слышишь, в строжайшей.

— Кому ты говоришь. Кузя. Да из меня щипцами не вытянут твоё имя.

Они выпили. Обнялись на прощанье. Кантакузин ушёл. Тяпкин, ероша волосы, долго ходил по горнице, потом зажёг свечи, достал бумагу, чернила с пером. Сел за письмо. Теперь-то он знает, что надо писать в Москву великому государю, что советовать веры королю не давать, с объединением войска крепко подумать надо. Он лично — думный дворянин Тяпкин Василий Михайлович — таковую помощь шляхте не давал бы, но и резко б не отказывал в ней. Пусть надеются. На их хитрость надо и свою иметь.

В дни жалобные Фёдору Алексеевичу читались челобитные, по которым вместе со своими советниками, думными боярами, и принимались сразу решения.

— А вот тут, государь, — сказал Стрешнев, перебирая на столе подьячего бумаги, — иереи черниговские не поладили. Нежинский прототип Симеон Адамович жалится на архиепископа Лазаря Барановича и тебе челом бьёт, просит твоей заступы.

— Может, надо было бумагу патриарху передать? — сказал Милославский. — Не хватало государю ещё с попами разбираться.

— Челобитная-то на государя писана и передана из Малороссийского приказа.

— Ладно, — сказал царь. — Чем обидел архиепископ протопота.

— Отнял у него местности.

— По какому праву?

— Как тут следует, по праву старшинства, и гетман же его поддержал.

— Самойлович?

— Да. Гетман пишет, что архиепископия по местности оказалась беднее протопопа, а ведь у него траты несравнимы с протопопскими. Вот деревню его и отписали в архиепископию.

— А как сам Баранович говорит об этом?

— Баранович вот пишет… — Стрешнев взял со стола лист, прочёл: — «Архиепископии больше нужно доходов на украшение церквей, на монастырь и другие потребы, нежели протопопу на домовое его строение. Я недавно две архимандрии, черниговскую и новгородскую, воскресил».

— Всё вроде верно и даже справедливо, — сказал Фёдор Алексеевич, — но всё же на этом основании отбирать недвижимость хотя бы и у попа, сдаётся мне, незаконно.

— Ты прав, государь, — согласился Стрешнев. — Но архиепископ Баранович, узнав о челобитной Адамовича, нарядил суд из архимандрита и протопопов, дабы тот решил это дело.

— Ну и что решил суд?

— Он не состоялся но причине той, что Адамович бежал на Москву жаловаться.

— Хэх, — усмехнулся устало Фёдор. — Почему это Москва должна всех рассуживать? Где сейчас этот протопоп?

— Он в передней уже.

— Шустр, вельми шустр иерей. Родион Матвеевич, позови его. Что он нам скажет.

Адамович, войдя в Думу и увидев впереди па престоле царя, пал на колени, гулко стукнулся лбом об пол.

— Прости, великий государь, что обеспокоил тебя такой малостью. Прости.

— Ну раз обеспокоил, говори. А прощения знаешь у кого надо просить. У Бога.

— Не нужны мне те местности, государь. Не нужны.

— Как? — удивился Фёдор. — Только что мне сказывали, твою челобитную на архиепископа черниговского.

— Бес попутал. Прости, государь. — И Адамович опять ударил лбом об пол. — Прости, за ради Христа.

— Так чего ж ты хочешь? Объясни.

— Я хочу воротиться к своей пастве великий государь.

— Так ворочайся.

— Но там наряжен суд надо мной, я боюсь не лишат ли меня сана за моё корыстолюбие Заступись, великий государь.

— Ладно. Встань, пожалей лба своего. Я напишу Барановичу, чтоб не судил тебя, сам раскаиваешься.

— Бес попутал, государь. Очи замстило, забыл заповеди Христовы. Прости.

Протопоп вышел задом, кланяясь в сторону престола Фёдор взглянул на подьячего, сидевшего за столом с всегдашней готовностью — перо в руке, лист на столе, кивнул ему:

— Пиши. «Святой отец, только что был у нас протопоп Адамович и бил нам челом со слёзным прошением, что он тебя, своего пастыря, прогневил и повеления его, страха ради, не исполнил; я, великий государь всея Руси, прошу тебя, святой отец, для милосердия Божия и для государской милости отпустить протопопу его бесхитростную вину и пусть живёт по-прежнему в пастве».

— А я бы… — подал голос Иван Богданович Милославский, только что вытащенный роднёй из Казани, — а я бы задал этому протопопу батогов с полсотни, чтоб впредь не повадно было кляузничать на высших лиц.

— Но он раскаялся, — сказал царь. — Искренне раскаялся, а на это не всяк способен. Родион Матвеевич, я вижу у тебя в руках другую челобитную. От кого она? О чём?