Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

А раз владыка, значит, верховный правитель. Понимал хитрый боярин, что это будет приятно ссыльному иерею давно лишённому сана. Никон продолжал всюду подписываться святым патриархом, и даже на дороге перед монастырём поставил кресты, на которых было написано: «Смиренный Никон Божьей милостью патриарх, поставил, будучи в заточении за слово Божие и св. церковь».

Читая по дороге эти надписи, Лопухин понял, не сломлен Никон, и дело, с которым он ехал к нему, будет весьма трудным.

Никон благословил приезжего и спросил:

— С чем пожаловал, сын мой? Уж не донос ли на меня снова проверять?

— Нет, нет, владыка. Я с вестью горькой. Преставился ныне великий государь Алексей Михайлович. Велено мне оповестить тебя об этом.

— Царство ему небесное, — перекрестился Никон. — Что-то шибко раненько он отправился туда.

— Что делать, владыка. Всевышний призывает не когда тебе хочется, а когда он сам решит.

— Это верно, сын мой, всё в руце Божьей, — отвечал Никон, — смахивая вдруг явившуюся на щеке слезу. — Но он будет судиться со мной в страшное пришествие Христово, ибо не было мира меж нами. Не было.

— Но ты, владыка, должен простить его как истый христианин, — подступился Лопухин к главному. — И простить письменно, дав прощальную грамоту.

— Подражая учителю своему Христу, повелевшему оставлять грехи ближним, я говорю: Бог да простит покойного. Но письменного прощения я не дам.

— Но почему, владыка?

— А потому, что он при жизни своей не освободил нас от заточения.

У Лопухина всё похолодело внутри. Вот тебе и «горы сверну», вот тебе и «десять грамот».

— Владыка, я умоляю тебя.

— И не проси, сын мой, ворочайся лучше к тем, кто прислал тебя. За то, что уведомил май о смерти государя, спасибо. Но писать ему прощальную грамоту я не стану. Не заслужил таковой покойник.

Возвращался в Москву Фёдор Лопухин псом побитым, ничего не вёз в оправдание своей неблизкой поездки. Вот уж истина, не хвались едучи на рать.

Явился в Милославскому на доклад.

— Ну где грамота? — спросил Иван Михайлович.

— Не дал Никон. На словах простил, а письменно не дал.

— Эх ты, Федя-я, а хвалился, что десять привезёшь.

— Кабы знал, что он упёртый такой, — вздохнул виновато Лопухин. — Да и примета худа мне пред тем случилась.

— Что за примета?

— Да споткнулся на Красном крыльце, все ступени боком пересчитал.

— Примета сия худом и Никону обернётся, — нахмурился Милославский. — Зашлём его ещё подале да потеснее. А то пристав при нём Шайсунов пишет, что зажировал он в Ферапонтовом, всех под себя пригнул.

Не забыли Матвееву Милославские его попытку посадить на престол Петра мимо старшего брата. Не забыли. Едва Фёдору получшало и он уже без посторонней помощи поднимался на престол, хотя по-прежнему ни державу, ни скипетр не хотел в руки брать, тяжелы они были для слабых рук его, тут ему начали в уши дуть:

— Экий твой батюшка, государь, Алексей Михайлович здоровущий был, а в одночасье раз и занедужил и, не болея, помре.

— Да, — соглашался Фёдор, — я тоже думал, ему износу не будет.

— А не задумывался ли ты, государь, отчего сие могло приключиться? — спрашивал Милославский тоном, показывающим, что уж он-то знает отчего.

— А ты думаешь, Иван Михайлович, была причина?

— Ха! Ещё какая! Аптека-то царская у кого в руках?

— У Артамона Сергеевича.

— Верно. У Матвеева. Он же с лекаришком там всякие зелья варил. Вот и смекай, государь, какое зелье этот Матвеев мог поднести Алексею Михайловичу.

— Да ну уж, что ты так, Иван Михайлович, на него?

— Как что? Он же и смерть государя хотел утаить, и бояр всех взбулгачил за Петра кричать. Это хорошо, Алексей Михайлович в слове последнем патриарху указал на тебя. А то б что было?

— Ну, это, может, совпадение, — усомнился царь.

— Совпадение? А отчего твой старший брат Алексей Алексеевич [15] Алексей Алексеевич (1654—1670 — старший сын царя Алексея Михайловича от М. И. Милославской. Смертью царевича воспользовался Степан Разин и распустил слух, что царевич жив и бежал к нему от сурового отца и жестоких бояр. помер? Кто теперь узнает? А какой умница-то был. В двенадцать лет владел латынью, сочинял стихи. Его в тринадцать лет прочили на польский трон. Какую речь на латинском он произнёс перед польскими посланцами, как они ему хлопали, видя в нём уже не отрока, а зрелого мужа. И вот в январе семидесятого он скончался. Внезапно, неожиданно. Может, скажешь, и это совпадение? А ты, Фёдор, отчего болезнен такой? А?