Галина Пономарёва - Щит и вера [litres]

Дорога пошла лесом. Утренняя прохлада, аромат трав и пение птиц навевали на раздумья. Иван Владимирович умиротворённо предался воспоминаниям. Белый, хорошо зная дорогу и без возницы, шёл не спеша, телега перестала громыхать на мягкой, поросшей травой лесной дороге.

Ивану шёл двадцать восьмой год! Для односельчан седовласый инвалид давно уже стал Иваном Владимировичем и дядей Ваней. Да и сам себе он казался стариком. Так уж всё сложилось, ничего тут не попишешь! Только чёрные глаза сверкали живым горячим огоньком, выдавая истинный возраст Ивана. Обрубок! Думал, что человеком больше не станет. Если бы не мать, Аксинья, или просто Синечка, как её прозывала вся деревня, может, и пропал бы он, а потом Маша, Машенька… Любимая… Верная жена…

В ноябре 1941 года Ваню, двадцатилетнего юнца, призвали в армию. После месяца учебки прямиком отправили на фронт. Иван почти ничего не помнил о его единственном бое с ненавистным врагом, который произошёл на можайском направлении под Москвой. Он, как и все молоденькие солдаты, рвался в бой бить фашистов. С этим настроем и пошёл в свою единственную атаку. В декабре стояли нешуточные морозы. Он не чувствовал холода. Одержимый предстоящим сражением, нетерпеливо сидя в траншее окопа, ждал команды. И вот он бежит в атаку, распалённый, не чувствуя страха, опасности. А дальше – взрыв и чёрный провал.

Очнулся Иван в госпитале. Хотелось пить. Губы потрескались. Сильная боль в ногах. Старенькая нянечка, как позднее выяснилось, звали её Алёна Тимофеевна, поняла, что раненый пришёл в сознание, и побежала за врачом. После непродолжительного разговора с ним Иван понял, что ему ампутировали обмороженные и израненные ноги. Руки тоже обморожены, но целые, только пальцы скрючились и не разгибаются. Осознание своей неполноценности пришло постепенно. Но, когда он это понял, отчаяние охватило двадцатилетнего парня. Иван решил не возвращаться домой и не писать матери и невесте.

«Пусть считают погибшим!» – рассуждал он.

Медленно, но молодой организм победил недуг. Иван поправился. Никакие увещевания врачей не убедили о возвращении домой. Его оставили при госпитале. Перемещаясь на сооружённой небольшой тележке, он быстро и ловко оказывал помощь раненым, став сиделкой и нянькой. Боец никогда и никому не жаловался на свою участь, хотя по ночам, уткнувшись в подушку, душил свои слёзы. Жалел мать, Синечку, и не мог забыть Машу. Отца Иван не знал, тот рано умер от неизвестной болезни. Синечка так больше и не вышла замуж, хотя свататься пытались.

Однажды на всю палату раздался душераздирающий женский вопль:

– Сыночек! Сыночек мой! Ванечка! Живой! Слава Богу!

Мать бросилась к нему, упала перед ним на колени и кинулась целовать, будто и не заметила ничего в облике сына. Ни слов упрёка за долгое молчание, ни причитаний по поводу инвалидности – ничего, кроме радости и счастья! У раненых и у сестричек увлажнились глаза. Иван был потрясён самообладанием матери! Он ничего не стал говорить ей, да она и не спрашивала ни о чём. Синечка видела своего Ваню!

– Вот Маша будет рада! А то всё бегает да спрашивает о весточке от тебя! Она так ждёт тебя, сынок!

Иван растерялся. Сборы прошли в один час, и вот уже поезд мчит его с седого Урала домой, на Алтай, в родное село. Сердце разрывается.

– Мама, не говори Маше о моём возвращении!

– Что ты, сынок! Да уж она ждёт нас. Ведь Маша прочла письмо от Алёны Тимофеевны. Не отталкивай её, сынок. У нас уже треть женщин получили похоронки на мужей, отцов, сыновей, братьев. У тебя есть руки, ты сильный, молодой, ты нужен нам!

Маша ждала их в доме Бойковых. Больше она из этого дома не ушла. Вскоре став законной женой, родила ему сына.

Внезапно Белый встал. Иван очнулся. Они подоспели вовремя. Полевой стан готовился к новому дню.