Григорий Анисимов - От рук художества своего

Матвеев знал: здесь живет политик, который, быть может, творит историю. Карты тут были расцвечены особыми значками, кружками и стрелками. На них все было поделено, засечено, расписано. Остерман покалывал Андрея взглядом, то есть вроде и не смотрел, а высматривал.

Матвеев простодушно переводил глаза с одного на другое. То его как будто привлекала голландская гравюра на стене, то он дураковато таращился на чучело какой-то сизо-голубой птицы, то рьяно изучал линию рисунка на поставце из красного дерева.

Голова у вице-канцлера прошла, стало совсем легко. Остерману Матвеев нравился, но, как всегда, он сразу подавил в себе даже тень тени личной симпатии. Ведь речь шла о государственном заказе.

— Итак, — начал Остерман, насупив брови и глядя вверх, — принцесса Анна Леопольдовна и принц Антон станут вскоре супругами. Это имеет свои важные причины. О них пока лишь немногие лица, коим сие надлежит знать, осведомлены. Этот брак имеет важное для России политическое значение. Таким образом, Матвеев, это не просто картина, а некий важный государственный акт. Посему императрица изъявила намерение заказать двойной портрет с бракосочетающихся.

Матвееву вдруг стало необыкновенно весело, он прикрыл глаза рукой, чтобы Остерман не увидел его взгляда.

А тот продолжал ровным, холодным тоном:

— Граф Растрелли, коему я очень доверяю, рекомендовал тебя как отменного мастера персонного письма, способного сделать и выразить то, что нам надобно. А надобно в обличье сочетающихся запечатлеть согласье. Писать будешь во дворце. Исполнение работы должно быть окончено в один месяц. Срок достаточный. Заплачено будет двести рублей. Ну вот, теперь говори ты! Какое твое на этот счет намерение? — Остерман уставился на Матвеева настороженно и выжидающе.

На минуту наступила тишина. Живописец делал вид, что раздумывает.

Потом он коротко вздохнул и сказал:

— Премного благодарен вам, ваша светлость. Для меня сие честь великая. Я наперед знаю, как надобно писать такой портрет. Ваши пояснения мне много помогут. Подобную мотиву я и ранее обдумывал. Когда будет приказано приступить?

Остерман поглядел на него мягче, усмехнулся, встал.

"Хорошее все же у этого Матвеева лицо, — подумал он с некоторой даже завистью. — Видно, добряк и славный парень, справится с делом".

Но он снова сжал губы и сухо сказал:

— Обо всем остальном узнаешь завтра у гоф-маршала двора, он будет ждать тебя во дворце пополудни. Не опаздывай, и с богом, милый!

Матвеев почтительно поклонился.

Весеннее утро, бодрящая свежесть, ласточки… Великое множество птиц живет на Руси. Но ласточка птица особенная, нежная.

Матвеев сидел на крыльце, щурился от яркого солнца и смотрел, как мелькают в струящемся воздухе черные с синим блеском спинки ласточек. На душе у него было хорошо и тихо.

Си-зить! Сии-зиить! От ласкового тепла и душного медвяного запаха глухой крапивы на душе вольней, беспечней. Как значительна жизнь в своей простоте, одиночестве! Сколько суеты и ничтожности в мирских делах! Вон ласточки гнездо строят, и нерасторжимо их единство с лазоревым небом, с радостной свежестью земли. А ласточки работали так славно, споро и слаженно, будто сам всеизвестный архитект Растрелли невидимо отдавал им нужные приказанья. Нырком скользили они на своих длинных и острых крыльях к земле, исчезали куда-то, затем снова падали уже сверху с соломинкой и глиной в плоском широком клюве. Ласточки непрерывно спорили, ругались, переговаривались, мостили гнездовище пухом, скрепляли прутиками, снова улетали.

Сколько в них жизни, совершенства, терпенья!

Матвеев старался не шевельнуться, чтоб не помешать их делу. А день был удивительный — мягкий и такой тихий, что слышно было, как трутся птичьи крылья об воздух.

Какое блаженство на родной земле! Где-то в самых глубинах ее всегда есть охранительные силы, которые поддерживают в нас исконное право на простую и счастливую жизнь, на то заветное, что живет в увеличенной любовью душе и отталкивает из нее, просясь наружу.

Прошения писать — вроде пополам гнешься. А во дворец писание особое. Тоскливое, нудное, и тщательство требуется отменное.

С тяжелым чувством вывел Андрей: "Доношение гоф-малера Матвеева вседержавнейшей императрице Анне Иоанновне".

Рука стала писать как бы сама, без насилия:

"Всепресветлейшая, державнейшая, великая Государыня императрица Анна Иоанновна, самодержица всероссийская! Нижайший чрез присланного ко мне своеручно приписанного и бесценного письма Вашего императорского величества имел я сего числа получить, о чем донести честь имею.