Григорий Анисимов - От рук художества своего

У противоположной стены изящно выточенная деревянная лестница вела на верхний этаж через лаз, обтянутый красным сукном. Между печью и лестницей Андрей увидал в распахнутую дверь еще одну камору, а в ней полки с книгами, инструменты, кисти, низкий мольберт.

"У Каравакка не мастерская, а оранжерея, французский заповедник, травки да цветочки, а тут не то жилье офицера, не то каюта", — подумал Андрей.

И верно, возле двери в стену были вделаны три корабельных крюка — гака, а на них плащи, треугольная шляпа, подзорная труба, в простенке от пола до потолка высилось зеркало в раме из желтой меди.

И следующая комната была гостиная, только поменьше, поуютней.

Никитин усадил Андрея за стол, а сам — высокий, прямой, узкоплечий — ушел и явился с тем же мальчиком, который нёс на серебряном подносе бутылки, сыр и тарелку с луплеными грецкими орехами.

— Я ныне, понимаешь, один с учеником. Брат Роман подался на Москву расписывать Триумфальные ворота, да и застрял там же — не то женился, не то спутался с бабенкой. Слуги отпросились в город…

Никитин уселся рядом с Матвеевым.

— Ну как ты, Андрей, оклемался? Впрягся? — Никитин ласково смотрел на него. — Куда, спрашиваю, пропал-то?

— Да вот обживаюсь на новом месте… Мне бы, Иван Никитич, сидеть бы в мастерской и писать, писать — и чтоб никто не трогал! Вот рай!

— Ишь чего захотел! — засмеялся Никитин. — Рай ему подайте, в мастерской сидеть ему. И не трогали чтоб! Какой скорый! Милый, да живописцы спокон веков только о том и мечтали! — с жаром воскликнул Никитин. — Да нет! Так не получается. Подожди, войдешь в моду, такой тебе рай устроят — дым пойдет!

— Значит, я не последний из них! — с хитрецой ответил Матвеев и засмеялся. — Об этом же мечтаю… Живописцы братия хитрющая, они завсегда хотели парить в поднебесьях…

— Парить-то хорошо, а вот как бы в парилку не угодить. С лёта! Так тоже у нас бывает.

— Не приведи господи, Иван Никитич, ни тебе, ни мне сие не надобно! Да мне много и не требуется — полотна, красок, подрамников, харч там какой-нибудь, так ведь и этого порой нет.

— Да-а.. — Никитин вздохнул. — Все вздорожало. Лихолетье!

— Посему и пошел я, Иван Никитич, к Каравакке экзаменоваться. Надоела нужда — и пошел к нему. Принял хорошо, уважил. По правде, и не ожидал я такого, подивился чернявому. Задал он мне извод ангелом апостола Петра из темницы. Рисунок при нем сделал, а картину у себя дома писал. Все, знаешь, вроде завязалось. А вот узники… ну никак не получаются, хоть помри. И так я их, и эдак. Нет! Чувствую — не то! А почему — не знаю… Не лезут в полотно: я их туда, а они обратно. — Андрей беспомощно, совсем по-детски, улыбнулся. — Вот пришел за советом, посмотри, научи.

— Посмотрим, Андрей, поглядим, какая у тебя там беда, какая твоя забота… — Никитин усмехнулся, разливая вино. Он ловко вбросил в рот орешину, захрустел, измалывая ее крепкими зубами. — Не лезут — экое чудо! — говорил он жуя. — У тебя что? Все всегда лезет? Инда бьешься над каким-нибудь куском, всю палитру переберешь. Глянешь — все насмарку. Хоть руку отруби. И вроде все на месте — и тут, и там! Вдруг видишь — дыра зияет. Ничем ее не заткнешь. Сдерешь все, перепишешь, с грехом пополам восстановишь, что раньше было. И видишь — запорол картинку, напрочь запорол, сызнова пиши ее. А узников твоих попробуем вместе, помаракуем, все же две головы, четыре руки, авось выйдет путное что-нибудь, а? Не совсем же мы с тобой еще ремеслом оскудели?

Андрей улыбнулся, благодарно кивнул. И Иван Никитин заговорил, будто продолжая давно начатый разговор:

— Вот ты, почитай, десять лет проучился в Голландии, видывал мастеров куда повыше градусом нашего Каравакка, а приехал — и тебя снова экзаменуют, апробацию тебе выдает тот же Каравакк, вот так, брат, всё предел, его не перейдеши". Всю нашу жизнь экзаменуют нас, надсаживают, проверяют, приглядываются. Одному угодишь, так другой недоволен, ему угодишь — третий найдется, от ругателей отвертишься — воспитатели подоспеют. Стригут, бреют. То двор, то Канцелярия. Я, Андрей, спрашиваю себя: до кто ж я таков? Живописных дел мастер или заяц-стрекач? И выходит, что заяц… Так и вижу: несется за мною необузданная свора с гиком, криком, трубами, собаками. Никитина — во дворец! Никитина — в Москву, Никитина — в Курляндию! Пиши их в портрет одного за другим! И так, чтоб каждая персона была во всем достоинстве. Пер-р-рсоны! — злобно пророкотал Никитин и стукнул кулаком об стол. — Этой весной, Андрей, мне картину заказали. Так тоже через Каравакка прошел, экзаменовался. Постой-ка, сейчас покажу тебе бумагу. — Он приподнял клеенку, достал какой-то лист, протянул: — На, читай!