Семён Шуртаков - Вершина Столетова

Михаил подъехал к дому Орешиных задами.

Когда отдавал Юрку вышедшей навстречу Татьяне Васильевне, она тоже попросила:

— Ты, Миша, не очень-то ей рассказывай, а то она меня съест… Все равно, конечно, узнает, но… Ах как тебя разморило, сынок! Смотри-ка, как разомлел! Да и лоб горячий… Ну, ничего, отудобишь. Пойдем-ка, я тебе молочка горяченького с малиной дам.

«А Ольги, значит, здесь нет, и она еще ничего не знает», — отметил про себя Михаил, провожая взглядом Татьяну Васильевну и Юрку.

Уборка складывалась неудачно.

Андрей осунулся, глаза резко выделялись на его потемневшем от загара лице, губы обветрило так, что потрескались. Не хватало времени по-человечески поесть, побриться, урывками приходилось спать. Каждый день был долгим, как год: сто дел переделаешь! — и коротким, как одна минута: за делом времени не замечаешь.

С самого же начала жатвы спутал все планы двухдневный простой комбайна. Наконец ожидаемые цепи пришли, но тогда у самоходного комбайна вдруг начал плохо промолачивать барабан, оборвались на двух узлах передаточные ремни. А барометр тем временем уже потянуло на «переменно»: не сегодня-завтра жди дождя.

Во время ремонта комбайна приехала Татьяна Васильевна. Она вылезла из своей плетушки, оглядела только начатый участок пшеницы и, подходя к комбайну, сердито сказала:

— Под монастырь подводите, товарищи механизаторы! Ну, куда это годится: золотые дни уходят… Самоходный! Какой он, к лешему, самоходный, если не столько ходит, сколько стоит.

Андрей сидел в приемной камере, поправляя ослабшую заклепку, и молчал. Говорить было нечего.

— Идешь мимо трактора, который пашет или сеет, — сердце радуется, — продолжала Татьяна Васильевна. — Не боишься, что остановится, знаешь: если и остановится, через час снова пойдет, а час ничего не решает. А вот мимо комбайна иду, только и думаю: как бы не стал, как бы не стал, проклятый. Потому, что тут и час дорог, и никогда не знаешь определенно, на сколько он остановился — на двадцать минут или на два дня.

Андрей вылез из камеры и сел на раму, рядом с Татьяной Васильевной, закурить.

— Ты не молчи, а вот стань-ка на мое место. Стал? Ну вот, ты дал наряд бригадам: столько-то людей и лошадей на обслугу комбайнов — на отвозку зерна, на провеиванье и просушку, столько-то на погрузку для сдачи и тому подобное. Ладно. Наряды ты дал, а комбайн час проработал и стал. Что ты будешь делать? Перебросишь людей на другие работы? А может, он через полчаса снова пойдет? Станешь дожидаться? А может, он весь день простоит? Понятно теперь, какую головоломку вы нашему брату каждый раз задаете?

К комбайну подошел Сосницкий. После крупного разговора с Татьяной Васильевной он вел себя немножко потише, хотя обязанности «толкача» исполнял с прежним усердием. Сейчас он остановился за спиной Татьяны Васильевны, по другую сторону хедера, и не стал вмешиваться в разговор, сделав вид, что внимательно наблюдает за работой комбайнера.

— И это еще не все, головоломкой дело не кончается. Комбайнер, допустим, мне сказал, что машина остановилась на целый день. Так что ты думаешь, могу я всех людей снять и начать жнитво на этом участке, где остановился комбайн, или на каком другом? Нет! Приедет инженер с главным агрономом и запретят, мало того, еще эти… как их… анти… механизаторские настроения пришьют. Почему, сам знаешь: на каждый комбайн положена своя норма гектаров, — так не смей от этой нормы вручную убирать, выполнение нашего плана срываешь. Что хлеб осыпаться начнет, Оданцу и горя мало, главное — гектары плановые не тронь, будто эти гектары до октября месяца стоять будут и его поджидать… Двойной убыток колхозу получается: и в поле хлеб теряем, и за уборку натуроплату подай… Эх, говорить об этом — одно расстройство!

Татьяна Васильевна ушла, так и не заметив Сосницкого. А тот сразу перестал интересоваться работой комбайнера и подсел к Галышеву.

— Есть выход, — сказал он доверительно. — Я договорюсь с кем надо, чтобы сюда, на время, перебросили комбайн из Новой Березовки. Там колхоз все равно еле-еле, а мы не упустим первого места.

Комбайнер поднял на Сосницкого воспаленные от постоянного недосыпания усталые глаза, а Андрей сказал:

— Нет, так не пойдет!

Татьяна Васильевна ругала его, наверное, не совсем заслуженно, и все-таки он ничуть не сердился на нее, ни слова не сказал в свое оправдание. А вот сейчас вдруг всколыхнулась в нем вся злость и горечь, накопившаяся за эти суматошные дни, и он готов был ударить Сосницкого. Тот, видимо, понял состояние Андрея и поспешил уйти к другому комбайну, кинув на прощанье: