Алекс Хейли - Корни

Элизабет проработала с отцом около года – и влюбилась в Джона Тоуленда, новичка в Хеннинге. Он арендовал участок на большой ферме белого семейства на берегах реки Хатчи. Элизабет познакомилась с ним в городе, в магазине. Джон сразу же произвел на нее глубокое впечатление не только красотой и мускулистой фигурой, но еще и достойным поведением и явным интеллектом. Она заметила, что он умеет писать – он подписал чек. Молодые люди стали встречаться раз-два в неделю и гулять в лесу. Элизабет узнала, что он достойный юноша, богобоязненный, с большими планами: Джон хотел скопить денег на собственную ферму. А больше всего ей нравилось то, что он был и сильным и нежным одновременно.

Они встречались уже почти два месяца и даже втайне начали подумывать о женитьбе. Том Мюррей знал об их отношениях с самого начала. В конце концов он приказал дочери перестать таиться и пригласить молодого человека в гости после церковной службы. Элизабет послушалась. Джон Тоуленд изо всех сил старался произвести хорошее впечатление. К Тому Мюррею он отнесся с глубоким уважением, а тот был еще более молчаливым, чем обычно. После нескольких минут разговора он извинился и отправился заниматься делами. Когда Джон Тоуленд ушел, Том Мюррей подозвал к себе Элизабет и сурово сказал:

– Ты так ведешь себя с этим парнем, словно у тебя есть какие-то планы. Вы двое что-то задумали?

– Что ты хочешь сказать, паппи? – прижав руки к пылающим щекам, спросила Элизабет.

– Женитьбу, что же еще? Вы собираетесь пожениться, верно?

Элизабет молчала.

– Все понятно! Похоже, он хороший человек, но я не могу позволить тебе встречаться с ним.

Элизабет ничего не понимала.

– Он слишком светлый. Он мог бы даже сойти за белого – хотя и не совсем. Он ни рыба ни мясо. Понимаешь, о чем я? Он слишком светлый для черного, слишком темный для белого. Он в этом не виноват, но, как бы он ни пытался, ему никогда не стать своим ни для кого. И ты должна подумать, какими будут твои дети! Я не хочу для тебя такой жизни, Лизбет!

– Но, паппи, все любят Джона! Если мы поладили со стариной Джорджем Джонсоном, то почему не сможем поладить с ним?

– Это не одно и то же!

– Но, паппи! – Элизабет была в отчаянии. – Ты говоришь, что люди не примут его! И ты первый так поступаешь!

– Хватит! Ты сказала все, что мне нужно было услышать. Если тебе не хватает ума избавить себя от такой жизни, я сделаю это за тебя. Я не хочу, чтобы ты с ним встречалась!

– Но, паппи! – разрыдалась Элизабет.

– Я все сказал! С этим нужно покончить!

– Если я не смогу выйти замуж за Джона, то вообще никогда не выйду замуж! – выкрикнула Элизабет.

Том Мюррей повернулся и вышел, громко хлопнув дверью. В соседней комнате он остановился возле кресла-качалки, где сидела Ирена.

– Том, что ты… – начала жена.

– Не собираюсь больше об этом говорить! – отрезал он и выскочил из дома.

Когда об этом узнала Матильда, она так разозлилась, что Ирене пришлось сдерживать ее, чтобы она не задала Тому трепку.

– В жилах паппи этого парня течет белая кровь! – крикнула она и вдруг пошатнулась.

Схватившись за грудь, Матильда тяжело оперлась на стол. Ирена еле успела подхватить ее, чтобы она не упала на пол.

– О Господи! – простонала Матильда. Лицо ее исказилось от боли. – Иисус милосердный! О Господи, нет!

Веки ее затрепетали и закрылись.

– Бабушка! – крикнула Ирена, обхватив Матильду за плечи. – Бабушка!

Она приложила ухо к ее груди и прислушалась. Сердце еще билось. Но через два дня оно остановилось.

Цыпленок Джордж не плакал. Но в его твердости было что-то мучительное. Он словно умер вместе с Матильдой. С того дня никто больше не видел его улыбки, не слышал от него ни единой шутки. Они с Матильдой никогда не были близки по-настоящему, но когда она умерла, душевное тепло Джорджа ушло вместе с ней. Он начал как-то съеживаться, высыхать. Постарел буквально в один день – нет, не стал слабым и забывчивым, но ожесточился и высох. Он больше не хотел оставаться в доме, где жила Матильда, и начал кочевать от одного сына к другому. Жил у кого-нибудь, пока не надоедало ему самому и хозяевам. И тогда старый, седой Цыпленок Джордж перебирался в другой дом. Когда он не ругался, то просто сидел на крыльце в кресле-качалке, которое всегда таскал за собой, и часами всматривался в окружающие поля.

Ему исполнилось восемьдесят три года – и он категорически отказался притронуться к праздничному торту, испеченному специально для него. Зимой 1890 года он сидел перед очагом в доме старшей внучки Марии Джейн. Она велела ему сидеть спокойно и не тревожить больную ногу, а сама отправилась на соседнее поле с обедом для мужа. Хотя она и торопилась домой, но, вернувшись, обнаружила деда на полу – он упал прямо в огонь и с трудом выбрался. На крики Марии Джейн прибежал ее муж. Котелок, шарф и свитер сильно обгорели. Цыпленок Джордж получил страшные ожоги. К вечеру он умер.