Клыч Кулиев - Махтумкули

Эмин-ахун понимал, что если сейчас останется глухим к просьбе людей, то навсегда уронит себя в их глазах. Ему и самому было жаль Чарыяра, но очень уж не хотелось идти к Абдулмеджит-хану — для этого было слишком много причин. И все же идти надо было, надо было просить. Если удастся спасти старика от петли, это очень благотворно повлияет и на авторитет ахуна среди народа, и на людей: скорее успокоятся. А это в конечном счете на руку и самому Абдулмеджит-хану.

С тяжкими вздохами и тяжелыми сомнениями Эмин-ахун начал одеваться. Ему помогали талибы. Он надел свой яркий полосатый халат духовного лица, надел чалму, обулся и, крепко опираясь на посох, направился к шатру Абдулмеджит-хана. Притихшая в ожидании толпа сопровождала его.

А сарбазы искали подходящие бревна для виселицы. Они обшарили все село, но, кроме нескольких небольших стволов, предназначенных для свежевания овечьих туш, не нашли ничего. Эти стволы явно не подходили для такого рослого старика, каким был Чарыяр-ага. Плосконосый сотник растерялся, но один из сарбазов подсказал:

— В кибитке повесить можно! Вон как раз возле минарета две пустых кибитки стоят!

Предложение понравилось сотнику.

— Идите, снимите кошмы с одной кибитки! — приказал он, мысленно прикидывая высоту терима. — Веревку возле самого тюйнука привяжите!

И побежал докладывать Абдулмеджит-хану.

Хан согласился, только недовольно сказал:

— Чего тянешь? Быстрее надо! Собери всех жителей села! Пусть смотрят и поучаются! Я сам там буду!

Часовой доложил, что идет ахун.

— Пропустите, — усмехнулся Абдулмеджит-хан.

Он догадывался, зачем явился Эмин-ахун. "Несколько дней с постели подняться не можешь? — зло бормотал он. — Ничего, ахун, ты у меня еще через костер прыгать будешь!"

Натужно кашляя, вошел Эмин-ахун, поставил посох у двери, разулся, протянул обе руки Абдулмеджит-хану.

— Эссалам-алейкум!

Абдулмеджит-хан пренебрежительно ответил на приветствие, предложил садиться. Ахун сел так, словно собирался читать намаз, погладил ладонями длинную бороду, сдерживал дрожь рук.

— Добро пожаловать, господин темник!

— Спасибо, — иронически сказал Абдулмеджит-хан. — Слышал, что вы болеете и подняться не можете?

— Да, дней семь-восемь уже мне нездоровится… Пришел к вам потому, что нельзя было не прийти — только что мне сообщили страшную весть.

— Это какую же весть? — прищурился хан. — Ту, что ваши люди убили одного моего сарбаза, а второго тяжело ранили?

Ахун помолчал.

— Разумеется, это очень плохая весть, — наконец согласился он. — Но все же, господин темник, простите вину бедняги. Он человек мирный, не смутьян. Бес попутал, с кем не бывает… Как я слышал, ваши сарбазы тоже одного парня убили, ранили несколько человек… Конечно, все это печально, но я прошу вас смилостивиться и простить Чарыяра хотя бы ради меня. Если вы его повесите, меня осудят и взрослые, и дети.

— Убил он, казню я, — возразил Абдулмеджит-хан. — Вы-то здесь причем?

— Я задержал народ, господин темник.

Абдулмеджит-хан притворно удивился.

— Как это вы задержали? Да посмотрите — кругом пустые кибитки! Где их хозяева, если вы их задержали? Половина населения в Чагыллы перешло! Почему же вы их не отговорили?.. Ради вас мы на три дня задержали войско в дороге. На целых три дня! А вы даже на вызов хакима не соизволили явиться!

— Не мог, господин темник… Приехал бы, если б хоть на ногах мог стоять… Нездоровилось мне.

— А почему другого человека не послали?

— Можно было, да посланец ваш сказал, что обязательно только сам должен поехать, а я не имел сил…

Гнев хана нарастал. В его душе все клокотало от злости. Ему хотелось многое сказать ахуну. И он решил, как следует припугнуть его, а затем уже продиктовать свою волю. Поэтому он еще жестче сказал:

— Вы не цените наше уважение, ахун! Думаете, что государство боится вас? Хотите, я всех вас сегодня же выселю отсюда? Если человек не дурак, он не будет ссориться с государством. Ну, допустим, убежали вы. Куда убежали? За Атрек? Пушки и там вас достанут. Или в Хиву побежите, в Бухару? Там вас тоже не встретят с распростертыми объятиями, будьте спокойны! Мы уже переговорили с Хивой и Бухарой. Не питайте на них ни малейшей надежды. Или вы надеетесь на Шукри-эффенди, а?

Хан пристально посмотрел на собеседника, проверяя, как подействует этот вопрос. Ахун сжался и побледнел. Он растерянно прикусил кончик бороды, не зная, что ответить. Абдулмеджит-хан, поняв, что нащупал слабое место, продолжал: