Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

— Так как у вас там, в Шиленай? — спрашивает дядя. — Как отец, мать? Все ли здоровы?

Пятрас понемногу набирается смелости. После домашних новостей рассказывает, как они поссорились с паном, как пан грозится землю отнять, вызвал солдат и многих крестьян выпорол.

Дядя и тетка слушали с величайшим вниманием. Видно, эти дела и отношения с поместьем интересуют их гораздо больше, чем здоровье родни. Дядя часто перебивает Пятраса, требует кое-что повторить, вразумительнее объяснить:

— Обожди, обожди… Как, говоришь?.. Сколько дней на барщину? Сколько масла и сыру сдаете?.. Говоришь — грибов надо, и орехов… А, чтоб тебе пусто!..

Когда Пятрас стал описывать, как поступает Скродский с девушками, историю утопившейся Евуте Багдонайте, на которой хотел жениться Юозас Пранайтис из Пале-пяй, Эльзе побледнела и расплакалась от стыда и ужаса. Тетка волновалась, даже глаза сверкали и клок седых волос выбился из-под косынки.

А когда Пятрас стал рассказывать, что Григалюнеме шпарила солдат кипятком, а Марце Сташите засыпала им глаза запой, тетка не скрывала своего удовлетворения. Но услышав, как их обеих, да еще и племянницу Генуте жестоко высекли, старуха рассердилась до того, что принялась призывать мщение небес и грозить страшнейшими адскими жуками Скродскому и всем прочим палачам:

— Окаянные, проклятущие! Как их только мать земля носит? Чтоб их черные вороны поклевали!.. Чтоб их громом на самое дно пекла закинуло! О пресвятая дева!..

Дядю очень взволновала судьба Даубараса, которого он хорошо помнит сызмалу. По всему видно — ни дядя, ни тетка, ни Эльзе не остались бы в стороне, случись и здесь что-нибудь подобное.

— Вишь, какое житье под панами, — рассуждал дядя. — Правда, и мы, королевские, бедствуем с этим чиншем. Не шутки, — сколько денег выжимают! И еще невесть чем кончатся всякие люстрации. Как подумаешь, может, оно и лучше, чтоб восстание… Раз навсегда покончить с этими пиявками!

Погадав о том, что бы у них могло случиться при всяких обстоятельствах, дядя спохватился.

— Да ты про себя ничего не сказал. Не пришлось ли удирать? — предположил дядя, вспомнив собственную молодость.

Пятрас не собирался рассказывать всей правды ни дяде, ни кому другому. Так его научил ксендз Мацкявичюс. Зачем людям знать, что его, бежавшего из-под ареста, приказано поймать и доставить к пану или в полицию? Поэтому он стал объяснять: живется им трудно, хлеба нету, теперь солдаты вконец разорят. Вот он и решился податься в эту сторонку, Может, и у дяди приютится? Работа ему не страшна — здоровый, сильный.

Дядя вспоминает свои молодые дни и сомневается, — всю ли правду говорит племянник. Не натворил ли он чего? Чтоб только не впутаться в беду. Стражников и жандармов развелось теперь как собак нерезаных.

— Вона как… — сквозь зубы роняет старик. — А я-то думал — погостить… Ну что же… посмотрим. Побудь у нас — работы много. Поможешь Юргису. Не придется наемного работника искать.

— Вот и ладно! — одобрил Мацкявичюс, во время рассказа Пятраса молча наблюдавший за обоими стариками. — Не пожалеешь, отец. Пятрас тебе двух наемных заменит. Знаю — ты человек справедливый, так и его не обидишь. Осенью наскребешь десять рублей серебром, племянника выручишь.

Старик и не знает — всерьез это ксендз или в шутку. Десять целковых серебром! За одно лето! Но лицо ксендза невозмутимо.

— Хлеб в цене поднимается, отец. Да и льна, верно, в Ригу свезешь добрый воз. Всякий за свой товар: ты — за припасы, а он — за труды, — не унимается Мацкявичюс. — Ну, придет осень — поглядим. А теперь мне пора дальше. Благодарствую за хлеб-соль, и будьте здоровы!

Распрощавшись со всеми, он вышел во двор. Погладил гнедого — ничего, — хорошо покормили лошадку! — и поехал своей дорогой.

Пятрас с сожалением провожал глазами Мацкявичюса, пока повозка не скрылась за поворотом дороги. В пути они сблизились, сдружились. Обычная крестьянская стеснительность парня стала быстро таять, едва оба сели в бричку.

— Первую милю я за возницу, а ты — за пана, — посмеивался ксендз. — Вторую милю тебе править, а мне — панствовать. Потом опять: ты — барии, а я — кучер. Не так скучно ехать… Эй, бабка, с дороги, раздавлю! — окликнул он женщину, которая брела впереди, взмахнул кнутом, натянул вожжи, и жемайтукас пустился бодрой рысцой.