Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

В ближайшем будущем она познакомится с наиболее деятельными людьми здешних мест. Еще раз навестит Сурвилу и узнает, когда приедет из Петербурга Виктор. А кроме того, Пранцишкус упоминал о камердинере Сурвилы — Стяпасе. В Пабярже она повидает Шилингасов и ксендза Мацкявичюса, которого, говорят, терпеть не может ее отец.

Вечером она успокоила Аготу — все пойдет хорошо, Агота сохранит свое прежнее положение, Катрите пробудет здесь до осени, вчерашний инцидент не повторится, а осенью Катре сможет выйти замуж. Скродский больше не будет преследовать ее жениха.

Обнадежив Аготу, Ядвига задумывается. Сдержит ли она свои обещания? Надо их выполнить! Иначе может произойти непоправимое. Ведь, судя по рассказам Пранцишкуса и Аготы, у багинских крепостных иссякает терпение. Пранайтис со своей шайкой — устрашающий пример. В годы общественных и политических потрясений такие случаи — грозный симптом. Надвигающееся восстание поощряет отчаянных людей вроде Пранайтиса.

Много ли нужно, чтобы его примеру последовал и жених Катре!

Было уже поздно, но Ядвиге еще не хотелось спать. Закутавшись в халат, она вышла в сад. Как хорошо пахнут пионы и жасмин под ее окном! Цветы политы, дорожки подметены, чистый белый песок приятно шуршит под ногами. Это все Григялис и Катрите. Приятно чувствовать, что садовник и горничная не из холопского подобострастия заботятся об ее цветнике. Они оба любят ее, сочувствуют ей.

Ядвига идет по тропинке и садится на отдаленную скамейку. Отсюда хоромы видны как на ладони. Свет только в одном окне. Это — у Юркевича. Ядвига глядит на его окошко, и в ней закипает озлобление. Гнусная личность! А там, во флигеле, квартира Пшемыцкого. Еще один негодяй!.. Потом вспоминает приказчика Карклиса, ката Рубикиса. Какие бесчестные люди свили гнездо под крылом ее отца!

Уже поздно, но у Юркевича еще мерцает красное пламя свечи. Его окно, как дурной глаз, приковывает взгляд дочери Скродского.

Наконец и этот свет погас, и Ядвига с облегчением вернулась к себе в комнату.

Подходил к концу второй месяц, как Пятрас Бальсис, покинув родное село, жил у дяди Антанаса в деревне Лидишкес. Привык к дядиной семье, к соседям, к работе. А работы было — не перечесть. Одна подгоняла другую, и конца-краю не предвиделось. После сева начались трудные дни вывозки навоза, потом взмет паров, боронование, приближались Ионинес — ночь Ивана Купала, вот уже на носу и сенокос. Если бывала передышка от полевых работ, то дядя все что-нибудь да придумает: то поправить где-нибудь фундамент, то канаву выкопать, то свезти в кучу камни с полей, то, когда высохнет вода, углубить пруд, то другую хоть и не обязательную, но нужную в хозяйстве работу.

Пятрас безропотно трудился от темна до темна. Работа была тяжелая, но зато кормила тетка на славу. Мясо — редкость в Шиленай — у дяди бывало на столе ежедневно, кроме постов — среды, пятницы, субботы. По средам и субботам, в малый пост, питались молочным: кроме забеленной крупяной или картофельной похлебки ели простоквашу, творог, иногда сыр. Сметану, масло и сушеные сыры тетка возила на продажу. Но и без того домочадцы были сыты. По пятницам — сухоядение, не только без мясного, но и без молочного. Зато получали селедку, подслащенное маковое молоко, постную кашу, крупяную похлебку или блины, искусно выпеченные на конопляном или льняном масле.

С соседями у Пятраса сложились хорошие отношения. Хозяева, их сыновья и дочери им не гнушались — хоть и бедняк, а все-таки племянник Антанаса Бальсиса. Батраки и работники его не чурались — пусть и родня богатею, а исполняет самую трудную работу, как простой работник.

Он особенно подружился с работником соседа Зубриса — Симанасом. Это был мужик лет двадцати шести, сын убогого бобыля, сызмала служивший у хозяев — сначала пастушонком, потом батрачонком, наконец — батраком. Со своим горемычным житьем Симанас уже настолько свыкся, что даже и не мечтал об иной доле. Более светлые или более темные дни в его жизни зависели только от того, попадался ли хозяин получше или похуже. У тех, что поприжимистей, он служил всего год, где привольнее — два, а то и три года, пока ему не надоест или другой не соблазнит маленькой прибавкой жалованья. Хозяева получше кормили сытнее, одежонку давали попристойнее, иногда не так неволили с работой, но, в конце концов, где бы он ни был, не менялось его положение наемного, чужого, случайного человека. Правда, он входил в число домочадцев, вместе со всеми садился за стол, хлебал из одной миски, исполнял одну работу с хозяевами и их детьми, а что одевался похуже, вставал пораньше, слышал слово погрубее — на это не слишком обращал внимание. Коли тут несладко, на будущий год перейдет в другое место. Они богатые, а я бедный, вот и все. Богатеи платят ему жалованье такое, какое заведено в этом приходе. Прежде давали меньше, теперь заработки вроде бы выросли. Не разберешь…