Всеволод Иванов - Пархоменко [Роман]

— Я даже видел его раза два, — сказал Пархоменко. — Ловок, пес!

— Она была жена Штрауба! Она его и убила! Есть подозрение, что она успела другим шпионам передать: «За мной, дескать, гонятся, так вы — к Махно!..»

— Догоним и там, — сказал Беляев. — Что ж это она, двух мужей на протяжении недели убила? Ну, баба!

— Подожди, не мешай, Беляев, — сказал Пархоменко, — пусть он о других депешах докладывает. Время напряженное, нельзя заниматься пустяками. Давай, Колоколов.

Колоколов начал докладывать о других депешах, Пархоменко слушал, и, как ему ни хотелось, а мысли его невольно возвращались к Быкову. Экий негодяй, изменник, предатель!

Как подозревали, так оно и вышло. Недели две тому назад всячески старались какие-то люди всадить его в группу, преследующую Махно, и только с большим трудом отодвинули тогда этого Быкова. «Прямой барыш, что не взяли», — подумал Пархоменко. Колоколов уже сообщил все депеши и возобновил спор с Богенгардтом: они недолюбливали друг друга и сейчас спорили о том, нужно ли спешивать эскадроны. Беляев, глядя в их раздраженные лица, как всегда, смеялся мелким смехом.

Пархоменко придвинул тарелку с творогом и стал есть творог большой, с крупными зазубринами, ложкой. Доев ломоть хлеба и залпом выпив остывший чай, он взял приказ, написанный Колоколовым.

В углу, около печи, Бондарь, натягивавший сапог, говорил Беляеву:

— Выводы такие, что Быков мог многое нам напортить и еще нам придется как следует разобраться в этом. Им Махно спасти куда как выгодно.

— Теперь Махну и бог не спасет, не только что Быков, — сказал Пархоменко, дочитывая приказ.

Приказ начинался так: «Банды Махно, преследуемые 8-й червонной дивизией, отступают в северо-западном направлении и задержались в районе Лукашевска…» Пархоменко достал часы, завел их и, подписав приказ, поставил под ним дату: 8 часов 15 минут. 3 января 1921 года. И, взяв бекешу, он сказал:

— Задержался Махно в районе Лукашевска иль не задержался, но нам задерживаться нельзя. Прошу вас, товарищи, быть сегодня особенно бдительными.

Пархоменко, Колоколов, Богенгардт, Беляев, Фома Бондарь и коновод выехали в тачанке со двора, когда уже совсем было светло. Спешенные бойцы выводили коней из ворот. Когда тачанка проезжала мимо них, они отдавали честь и улыбались. Ординарец Осип Замело, верхом, вел в поводу двух верховых коней: коня Пархоменко и рыжего коня Колоколова. Так как он опасался, что кони могут поскользнуться, то не очень торопился за тачанкой, и только когда можно было свернуть с дороги и проскакать необледеневшим полем, он догонял тачанку.

Возле околицы они свернули с дороги, чтобы пропустить большой воз соломы. Воз шел, должно быть, из Зеленого Лога. Рядом с возом шагали крестьянин и крестьянка. Крестьянин был высок, худ, а женщина — пониже и поплотнее, с карими очами и с таким гибким станом, что он чувствовался даже по очертаниям ее полушубка. Воз шел медленно, стояли долго, да торопиться было и не к чему, потому что из хутора не показался еще ни комендантский батальон, ни эскадрон. Дул такой ветер, что, казалось, сразу выжил все тепло из тела. Они соскочили с тачанки и стали подпрыгивать на льду, отливающем голубым.

Поодаль были видны стены мазанок, плетенные из хвороста, и ветер был такой резкий, что, казалось, вытаскивал хворост из мазанок и качал под навесом «причилка» плуги и бороны с такой же легкостью, как железного петушка на трубе.

Только Фома Бондарь, в длинном полушубке и в буденновке, которая была ему велика, неподвижно сидел на тачанке, свесив ноги. Но и он скоро промерз и сказал, потирая руки:

— Что-то наши не едут. Вернуться в хату, погреться, что ли?

— А в Зеленом Логу погреемся, — сказал Колоколов. — Хозяев жалко, опять им студить хату.

Колоколов только что прервал спор с Богенгардтом, который говорил, что напрасно они зарываются вперед, а не ждут основных сил. Колоколов то ли не верил, что Махно может прорваться, то ли устал, но по их спору выходило так, что в Зеленый Лог совсем не надо и ходить, а следует забирать больше в сторону Умани. Пархоменко слушал и проговорил:

— Раз признали необходимым идти, раз приказ отдан, чего спорить?

Все молча сели.

Кое-где вчерашний дождь согнал с чернозема снег, И видны были остатки стеблей кукурузы. Вскоре их сменили черные будылья подсолнечника, мелкого и какого-то заброшенного. На ветру качалась несрезанная, должно быть потревоженная червем, бурая шапка подсолнечника; вся обледеневшая, жалкая, она стучала о землю и, казалось, говорила: уберите меня отсюда поскорее!