Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

Когда до воеводской осталось несколько шагов, Алексей Семенович, словно вспомнив что-то, бросил едва уловимый взгляд на старшего сотоварища.

«Интересно знать, согрешили ли ныне Петр Васильевич и Мария Ивановна?» — можно было прочесть опытному человеку в этом взгляде.

Легкая лукавая улыбка скользнула в уголках его губ. Скользнула и растаяла. И вновь округлое лицо молодого воеводы, украшенное черными вразлет бровями, аккуратным прямым носом, темными, с зеленоватыми искорками вдумчивыми глазами, обозначившимися усиками и едва наметившейся бородкой, серьезно взирало на мир из-под боярской шапки, отороченной мехом соболя. Шапка осталась постоянным напоминанием о воеводстве в Тобольске. А вот другую память о том воеводстве — соболью шубу — на плечи не наденешь, перед народишком не покрасуешься. Лето. Жара. Пришлось обойтись тонкого сукна малиновым кафтаном, обшитым золотыми галунами и светлыми пуговицами. В нем тоже жарковато, но не придешь же в присутственное место в одной рубахе, распахнутой до пупа… Приходится терпеть.

«Шереметев же терпит, — тут же подвернулась спасительная мысль. — А у него кафтан и потолще, и подлиннее. Да, пожалуй, и побогаче будет, — отметил не без тени легкой зависти. — А поверх кафтана еще и ферязь — вообще не запариться, сгореть можно… К тому же и шапка горлатная о сорока соболей, не моей чета. Тут и под моей, малой, главе запарка, а под его — мыльня настоящая».

Если на лице Шеина проницательному наблюдателю можно было заметить смену чувств и переживаний, то лик Шереметева выражал надменность и нескрываемое пренебрежение к окружающим. Сразу видать — государев боярин идет, не кто-нибудь…

Утром, встретившись с Шереметевым, договорились, что знакомство с курскими начальными и приказными людьми проведут вдвоем. Причем без местных курских «приказных строк» — подьячих. Чтобы народ себя свободнее чувствовал, не был стеснен надзором подьячим. Остальное — читать бумаги, изучать Переписные книги, вести разбор жалоб — будут делать по собственному разумению. По отдельности договорились и знакомиться с крепостью и городом, чтобы потом сравнить впечатления, да и сделать правильный вывод. А коли что будет непонятно, то вновь обмозговать сообща. Ибо, что ни говори, а две головы лучше, чем одна.

Договорившись, двинулись в сторону присутственного места. На колокольне Знаменского собора неурочно брякнул колокол.

«Ишь ты, — догадались разом, — звонарь сигнал подает, что вышли».

Но остановились, повернулись к храму, сняли шапки, чтобы осенить себя крестным знаменем. Перекрестившись троекратно, надели шапки, тронулись дальше.

Когда на аудиенции побывали что-то просившие или просто заверявшие в своей преданности главы и сотники стрелецкого и казацкого воинств, главы пушкарей и воротников, выборные от купечества и посадского люда, настоятель Знаменского монастыря и пастыри курского церковного причта, настала очередь народу поплоше.

— Лексей Семенович, — вытирая вспотевшую лысину голубым платом, молвил Шереметев, — устал я. Сам понимаешь — возраст. Пойду отдохну что ли… Ты уж тут, голубчик, сам как-нибудь… с народишком-то… Да особо в голову их брех не бери — пустое то. Их слово, что ржа на железе — только дело портит…

— Да чего уж, милейший Петр Васильевич, — привстал со своего места Шеин, — идите, отдыхайте. И не сомневайтесь — даст Бог, с народишком-то как-нибудь управлюсь.

Сказалось одно, подумалось иное: «Ишь, старый хрыч, московских обычаев придерживается: спать средь дня. Мороку потворствовать».

— Вот и спасибо на добром слове, — направился Шереметев к двери. — А знаешь, Лексей Семенович, — обернулся он от самого порога, — я, пожалуй, после обеда сюда больше не приду. Храмы божьи посещу. Не возражаешь?..

— Какие могут быть возражения, — улыбнулся широко и открыто Шеин, всем своим видом давая понять, что просьба старого воеводы ему вовсе не в тягость. — Благое дело… коли храмы. Сам думаю о том же… Но попозже… А еще собираюсь крепостицу обойти: своими очами посмотреть, что и как… Ибо чужому слову верь, да своим оком проверь!

— Тогда — с Богом!

— С Богом!

Хлопнув дверью, Шереметев ушел в июльскую полуденную духоту, когда ни птица не чирикнет, ни ветвь на древе не задрожит, ни лист не шелохнется.

«А тут сиди, млей, отбивайся от полусонных, ошалевших от зноя мух, — проводив его взглядом, позавидовал Шеин. — Хотя бы окошко что ли приоткрыть… — подумал он, — все бы какой-никакой сквознячок появился… Дышать нечем». Но, обведя потускневшим взглядом все окна, понял, что думка его — пустая затея. Все рамы с засиженными мухами стеклами были целиковыми, без створок и без единой форточки. «Надо не забыть приказать, чтобы хоть одну раму да створчатой сделали», — скользнула, растворясь в душной истоме дня воеводская мысль.