Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

Несмотря на выпитое вчера вино и другое хмельное зелье, голова была чиста и светла, как слеза младенца. Но вставать с нагретой постели не хотелось. А вот потянуться да косточки размять — за милую душу. Отчетливо, до единого слова, вспомнился разговор с Шереметевым. «Вроде лишку не сболтнул, — подвел он итог воспоминаниям, — все честь по чести».

Потянувшись еще раз, открыл глаза. Опочивальня была заполнена утренним светом, проникающим сквозь оконные проемы и нежно рассеивающимся по опочивальне. Поманило до ветру по малой нужде. Неспешно сполз с постели, потянувшись до хруста в суставах, пошел к выходу. Разобравшись в коридорах и переходах, спустился на первый ярус, оттуда — на крыльцо. Завернул за ближайший угол и, не обращая внимания, видит его кто или не видит, задрав подол рубахи, облегчился. Вернувшись, вновь лег в постель. На свое, не успевшее остыть место. Задремал. Это черному люду надо было вставать с первыми петухами, а то и до них. Воевод же сие не касалось. День только начинался — и все успеется.

Проснувшись окончательно, повернулся с боку на бок, разминая тело. Взглянул на жену. Авдотья Никитична, взопревшая в жаркой постели, разрумянившаяся, разметавшая по подушкам русые волосы, лежала на боку к нему личиком. Подложив пухлую, оголившуюся до самых подмышек ручку под щеку, сладко посапывала несколько крупноватым для ее аккуратного личика носом. Пухлые губки были нежны и недвижимы, правда, в их уголке, ближнем к подушке, светлой пенкой застыла слюнка. «Ишь, сном младенца дрыхнет, — вяло шевельнулась мысль от созерцания супруги, — ни забот, ни хлопот тебе… Яки птаха небесная. Пословица «баба не квашня — встала и пошла» явно не про нее».

Меж тем взгляд скользнул ниже. Шелковое, тонкое, почти невесомое, стеганое золотыми нитками шелковое покрывало, которым укрывались в знойную летнюю пору, вместо шуб и попон, употребляемых зимой, сползло к ступням ног. Белая, тонкого льняного полотна ночная рубаха супруги сбилась куда-то к животу, обнажив сметанно-белый холмик того, что называют стегнами-бедрами и частью седалища, ибо самих ягодиц за холмиком не видать, и нежно-розовые икры.

«Вот же бесстыжая!» — пронеслось в голове.

Потянулся, чтобы поправить на Авдотье рубаху да натянуть покрывало — прикрыть срам. Поправляя рубаху, прикоснулся к атласной коже ягодицы. Обожгло так, что едва не отдернул ладонь. Жар тут же перекинулся внутрь его собственного тела. Уже не осторожничая, двумя руками сгреб жаркое, податливое, словно расплавленный воск, тело жены. Засопев учащенно и горячо, поворачивая на спину, потянул под себя.

— Ты чаво, Лешенька? — полуоткрыла Авдотья большие, темные, затуманенные сном глаза.

— Ничаво, — отозвался хрипловато и грубовато. — Сама что ли не понимаешь?..

— Так, кажись, пост… Грех… — жарко дыша, слабо сопротивлялась Авдотья.

— Отмолим…

Воеводский двор и съезжая изба, по иному, судная, стояли рядом. Неподалеку от них — губная. Только самого губного старосты не было. Его предстояло избрать.

«Богато курчане живут, — отметил Шеин данное обстоятельство. — Почти всюду на Руси воеводская, съезжая да губная под одной крышей стоят, а тут три хоромины».

Всюду толпился народ. Мелькали стрелецкие кафтаны и шапки-колпаки, причем разного цвета — красные, малиновые, клюквенные. Это из-за наличия высланных из Москвы неблагонадежных стрельцов. Виднелись казачьи кожухи, армяки да сермяги посадских и крестьян. Немало было и купеческих поддев и кафтанов. А кто-то пришел в польском кунтуше — видать, еще со времен войны хранил, как трофей, добытый в бою. А ныне вот надел.

Обладатели одеж попроще — решали свои докуки на съезжей. Они, конечно, не прочь были и к воеводам обратиться, да кто «суконное рыло да в калашный ряд» пустит. Особенно в первый день. А у воеводских хором собрались те, кто должен был лично предстать пред очи новых воевод. Здесь народец был посолидней, позажиточней.

Все вели себя сдержанно. Особенно те, кто «навострил лыжи» к воеводам. Тут, попробуй, повеселись, попотешь беса — потом как бы не пришлось всю жизнь плакаться да каяться.

«Это хорошо, что присутственные места рядом, — шагая вместе с Шереметевым к воеводскому двору, размышлял Алексей Семенович Шеин, быстро окидывая острым взглядом внутреннее обустройство детинца или, по-иному, большого острога. — Случись что — подьячие рядышком. Кликнул — прибегут. А вот до стрелецкого головы, да до казачьего — надо посыльного подыскивать. И не какого-нибудь приказного, а мальца. Малец и шустрее будет, и платить ему куда меньше можно — все одно целый день попусту бегает по граду. А так — хоть с пользой».