Андрей Шайкин - Крестьянские мемуары

- Почему меня обложили налогом? Я только что пришел с войны, не работаю, две дочери месяц как поступили на работу со школьной скамьи.

- Они у тебя работают, поэтому налог заплатишь. А не заплатишь – последнюю корову отберем.

И щерится. Ей, глупой, ничего не докажешь. Пришел я домой и написал жалобу в Пензу. Через десять дней приходит из Пензы извещение, что налогом меня обложили неправильно. Я опять в сельсовет, спрашиваю у Агафьи Федоровны, пришло ли в сельсовет из Пензы указание о снятии с меня налога. Им тоже прислали. И я ей сказал: «Видишь, неправильно ты обложила, в Пензе люди поумнее тебя и сняли налог». Она аж ощетинилась, так бы и съела меня. Но нельзя, я фронтовик. В прошлом она всех раскулачивала, а в войну замучила моих девчат: гонялась за ними, хотела отправить их в ФЗУ (школу фабрично-заводского обучения в Пензе).

Вскоре заведующий райфо Ключников удержал с дочери Маруси 100 рублей. Я пошел к нему узнать, в чем дело. Он говорит:

- Тебя обложил налогом сельсовет, ты не заплатил, вот с Маруси и удержали с зарплаты в уплату налога».

- Это глупый человек обложил налогом, а ты умный.

Он было обрадовался моей похвале, но я показал ему бумагу об отмене налога, а он говорит:

- Ну, пускай на будущий год пойдет вычет из марусиной зарплаты.

- Вы хотите с меня всю шкуру содрать. Я и на тебя напишу жалобу, на умного человека.

Он мне сразу и отдал 100 рублей.

Вот как относилась к фронтовикам местная власть.

Стали у меня просватывать девчат. В 1945 году осенью просватали большуху Таню за Казачкова Ивана Тимофеевича в Синодскую Саполгу. За ней просватали Пашу за Несудимова Александра Сергеевича, он увез ее в Одессу, где служил офицером в армии. Через немного времени Марусю просватал Забелин Алексей Алексеевич и увез ее в Монголию. После войны он там служил в кадровых офицерах. Осталась у меня одна дочь Клавдя.

И вот я перехожу на крестьянскую работу. 4 года воевал, теперь буду работать по хлебопашеству. В 1946 году я работал в колхозе плотником, возил корма, косил сено. Косили в Сидоркиной луке, у речки. Звеньями в десять кос. Ряды были длинные. Как-то сели отдохнуть, мужики закурили. Я не курил сроду. Смотрим, едет конюх правленский Константин Никитич, еще он убирался за жеребятами. Привязал к фуре жеребца, дал ему сена и напрямую к нам, косцам. Подает мне записку от председателя колхоза Гнедина. В ней написано: "Андрею Васильевичу Шайкину. Сейчас же приезжай в правление колхоза, срочно нужен". Положили мы на подводу травы, сели на нее и поехали. Я слез у моей избы, переоделся и пошел в правление колхоза. Поздоровкался с председателем Гнединым. Он мне говорит:

- Шайкин, мы тебя назначили весовщиком на главном току.

- Без меня меня женили. Не буду я работать на току.

- Как хочешь, только тебя назначил не я, а правление колхоза и хлеб с поля уже везут, колод десять ссыпали.

Я отказался и ушел домой. Отец спрашивает:

- Чего тебя вызывали?

- Назначили весовщиком на главный ток, а я отказался.

- Почему отказался? Надо работать, раз назначили. Значит, ты стоишь (достоин) этого. Ведь никого другого не назначили. Значит, иди и работай честно. Ты что, хочешь опять на меня детей оставить? Я с ними мучился 4 года. Тебя посадить могут за отказ.

- За что же меня посадят? Я хлеб еще не принимал.

Через пять минут отец опять бежит:

- Ты еще не ушел? Иди и работай!

Проходит еще пять минут, он опять прибежал:

- Еще не ушел? Иди работай!

И еще несколько раз прибегал: донял! И дочь Клавдя уже говорит:

- Папа, иди принимать хлеб, он ведь тебя доймёт.

Отец не спал всю ночь, всё за меня боялся, что посадят. Так я и пошел работать весовщиком. Гнедину сказал:

- Отец прогнал. Донял: иди, говорит, и работай честно.

Он засмеялся:

- Так тебе и надо.

Дело на току у меня шло хорошо. Особенно много работы было в 1948 году, когда приходилось сушить хлеб. К тому же он был очень сорным. Зерно везли мокрое, как жвачка. Из-за непогоды комбайны косили напрямую (не в рядки), поэтому зерно было сырое. Для сушки мы рассыпали его на току тонким слоем, то и дело переворачивали, осот снимали метлами. Так мы сушили хлеб и сдавали его государству чистым. В других колхозах дело шло плохо, у них не было больших токов, где только и можно было хорошо просушивать зерно. Поэтому при сушке они рассыпали зерно толстым слоем, больше чем в четверть, и оно горело, прело и становилось негодным. Это было, конечно, еще из-за нерадивости заведующих токами: зерно преет, а они посиживают в холодке.