Михаил Юхма - Цветы Эльби [Рассказы, сказки, легенды]

Ендимер, не говоря ни слова, вышел следом за мной.

Трели неслись справа, где поблескивала росой молодая яблонька. Мы стояли, затаив дыхание. Минута, другая… Дед негромко спросил:

— Понимаешь, о чем он поет?

— Н-нет! — удивился я, вслушиваясь в печальное, нежное щелканье. — Как же это понимать?

— А так, — в голосе деда прозвучал холодок. — Ты лучше слушай. О любви поет…

На мгновение соловей умолк. А затем снова запел, но уже по-иному, резко, с переливами.

— Песня проклятия, — объяснил дед.

Я пожал плечами. То любовь, то проклятие. Послушать деда, так у соловья — целый репертуар. Словно он человек, а не пичуга малая.

— И так всегда по утрам, — сказал дед. — Нравится? — Я не успел ответить, Ендимер продолжал: — Росло здесь когда-то маленькое деревце, вроде кустарника. Называли его керенют. Веточки тонкие, листья, как монетки. Весной каждый год распускались золотисто-розовые цветы. Однажды невесть откуда прилетел сюда соловей. Увидел чудесные цветы и запел.

Так они и познакомились. Керенют и соловей полюбили друг друга и поклялись никогда не разлучаться.

Соловей каждую ночь прилетал к керенют, садился на веточку и пел свои песни.

Но недолго длилось их счастье. Беда ходит за радостью, ревность — за любовью. А зло не спит: глаза у него бессонные.

Узнал об их любви мороз, разозлился и решил отнять У них счастье, его-то самого никто не ждал, не любил — вот и завидовал другим. Повадился каждую ночь в сад.

Однажды соловей задремал под утро, прижавшись к любимой. А мороз только того и ждал.

Очнулся соловей, а керенют замерзла, листочки опали. Ветки в белом инее.

— Керенют, — взмолился соловей, — отзовись!

Долго звал он свою подругу! Каждую весну прилетал, думал оживет. Но керенют так и не проснулась.

Вот почему свои лучшие песни поет соловей по утрам, на самой зорьке. Вспоминает свою любимую, зовет ее. А потом загрустит и начнет проклинать злой холод, и звучит над землей проклятие… И снова обрадуется, славит солнечный день, потому что солнце сулит надежду. Вот!

Дед поднял палец. В эту минуту он был похож на малого ребенка…

А соловей все щелкал, в нежном неистовстве песни я и впрямь уловил надежду.

«Неужто и вправду, — подумалось мне, — ждет, надеется». Но если даже птицы верят в счастье, в будущее, так людям и подавно нельзя унывать. А уж если к кому и подкралась беда, пусть встанет пораньше, придет в соловьиный сад да послушает…

ернулся я с раскопок Тигашевского кармана, что расположен на юге республики, уже к полудню. Карман — слово древнее, обозначает — крепость. Устал в дороге, лег и тотчас уснул. А когда проснулся, за окнами стемнело. «К деду, что ли, сходить».

Вот уже три дня не виделся с Ендимером. К тому же чувствовал себя виноватым: помчался на эти раскопки один. Может быть, у деда и в мыслях не было ехать со мной, а все-таки надо было позвать. С чудинкой он, дед, возьмет и обидится. Бывало уже так — вдруг что-то не по нему, насупится и замолчит на весь день. Даже не поймешь, какая его муха укусила.

Я уже собрался идти, как в дверь постучали.

На пороге появился сам Ендимер-мучи.

— Ну, беглец, как съездил? — спросил старик что-то уж слишком весело: наверное, все-таки таил обиду. — Что видел? Что слышал? Говорят, на раскопках был, у самого профессора… А я как узнал, что ты уже дома, так сразу сюда. Коней на ребят оставил. Поведут на Сархурн. Знаешь, где Сархурн? Да, да, там… помнишь, мы с тобой разок бывали.

Сархурн… Северный мыс Юхминского леса, врезавшийся в заливные луга речки Тет. Живописнейший уголок Чувашии. Березняк там сказочный, сквозной, солнечный. Что ни деревце, будто невеста в серебряных монистах, и кора необычная, с розовым оттенком.

Может, потому и называется место — Сархурн, то бишь красные березы. А под березами — чай-трава, издалека дурманит.

Так, разговаривая о Сархурне, мы с дедом вышли в сад, присели на скамейку.

— С самим-то беседовал, с профессором? — переспросил Ендимер. — Говорят, шибко грамотный, голоса! Повидаться бы с ним, да все времени нет.

— Говорил, мучи, говорил с профессором. Давно он тут, в Чувашии, и возле Таябы работал, и под Чебоксарами.