Владимир Щербак - Журба [Повесть о хорошем человеке]

Листовки, листовки, вас пою! Интересно, существует ли «История листовок всех времен и народов»? Если нет, то жаль. Какой это был бы интересный рассказ — наивный, трогательный, смешной, трагический, рассказ о листовках, написанных от руки, изготовленных на гектографе и стеклографе, напечатанных на пишущих машинках и типографских станках. Можно посчитать, сколько раз и в скольких экземплярах издавался во всем мире Лев Толстой, сколько в разные времена напечатано Библии, известен тираж любой газеты… Но сколько листовок выпустило человечество за всю свою историю — знает, наверное, только Господь Бог! Когда появилась первая? Видимо, как только китайцы изобрели бумагу, тогда у них и появились дацзыбао… Листовки, листовки! Написанные каллиграфическим почерком, изысканным слогом и — разрисованные корявыми буквами, с ошибками почти в каждом слове; многоречивые, с цитатами из классиков и — сверхлаконичные, порой из двух-трех слов, например: «Долой десять министров-капиталистов!» или «Смерть интервентам!». Когда выпускаются листовки, называемые также прокламациями? Когда от народа скрывают правду, что часто бывает в дни социальных потрясений, катаклизмов, в революциях и войнах, особенно когда страна подвергается нашествию. Кто автор листовок? Самые разные люди — от высоколобых интеллигентов до «грамотеев», едва умеющих расписаться, от стариков до мальцов. Мало изготовить — написать и напечатать — листовку, нужно, чтобы она дошла до адресата, который чаще всего обозначается глобально: «Всем! Всем! Всем!». И для этого — для доставки — все средства хороши. Расклеивание на домах, заборах, афишных тумбах, разбрасывание в людных местах, передача из рук в руки и даже подкладывание их в корзинки и карманы обывателей. И все это — и создание листовок, и их распространение — требует немалой отваги, так как карается зачастую тюрьмой и даже смертной казнью!

…Рождественская ночь, как и положено ей, была прекрасной — безветренной и снежной, она была ясной и, увы, опасной: человека она, предательница, делала кругом уязвимым: и виден он в голубом вселенском сиянии, и слышен на хрустком огуречном снегу далеко окрест. Такая ночь гибельна для подпольщика, идущего на операцию.

Другое дело — зимние игрища, ледовые да снежные забавы праздношатающейся румянолицей молодежи! Вот из-за угла на Преображенской вывалилась шумная ватага. Четыре парня — двое спереди, двое сзади — тащат салазки, на которых сидит хохочущая девка в полушубке и цветастом полушалке. Хлопцы при этом горланят немудрящую песенку:

Один из парней, высоченный, в лисьем малахае, в расстегнутой борчатке, поскользнувшись, падает на снег, на него натыкается и падает другой. А девка, поднявшись с салазок, уже нарочно наваливается на них. Двое задних присоединяются к общей свалке.

Молодые люди шутливо тузят друг дружку в снегу, и на эту веселую кутерьму с улыбками смотрят патрули, конные и пешие, время от времени дефилирующие мимо. С американскими солдатами, менее всего похожими на солдат своей расхристанностью, гуляки даже затеяли озорную перестрелку снежками, чем заокеанские парни остались страшно довольны.

Потом разудалая компания все с теми же песенками, хохотом и визгом перебирается на соседнюю улицу, а здесь, на Преображенской, спустя какое-то время обнаруживаются расклеенные на домах, заборах, на афишных тумбах листовки: «К оружию, граждане! Поддержим партизан в их доблестной борьбе! Оккупанты, вон с русской земли!»

Чьих рук дело эти листовки? — гадают патрули. Бог весть. У луны спросите, может, она видела… На кого угодно будут грешить местные и иноземные блюстители порядка, но только не на веселых гуляк, недавно побывавших и пошумевших здесь.

А гуляки, как водится, вернулись домой уже под утро. Это были подпольщики из пятерки Веселова. Смертельно усталые, промерзшие и голодные, они по предложению Щедрого зашли в его хату, которая была ближе других и где они были радушно встречены бодрствовавшими стариками Журба. Спал только отец Ивана Евдоким Сергеевич.

— Наливай-ка, бабка, щей — внук привел товарищей! — пошутил Степан Сологуб, проходя к печи и обнимая ее, пышущую жаром.

— Зараз, гости дорогие, зараз! — засуетилась бабка Евдоха. — Проходьте, будь ласка, раздягайтесь.