Владимир Стрельцов - Трупный синод

— Мои друзья, у меня, как вы знаете, нет от вас никаких секретов, но интересы Рима, Италии и мира христианского, именно так, ха-ха, не более и не менее, требуют, чтобы я переговорил с мессером Теофилактом с глазу на глаз!

После того как друзья Альбериха с видимой неохотой и недовольством пересели за другой стол, Теофилакт изложил с горечью весь свой разговор с Агельтрудой. На это Альберих весело заметил:

— Ну, вот и пригодился нам наш монах Хатто! Не печалься мой друг, завтра я либо добьюсь от старой, дурно пахнущей потаскухи желаемого, либо наш давний знакомец Хатто отправит всю эту веселую компанию на эшафот!

На следующий день Альберих, со следами мутного похмелья, заявился к герцогине Агельтруде, где с озабоченной миной на лице поведал той, что их общего знакомого, монаха Хатто, верный формозианский пес Теофилакт взял под стражу на выезде из одного римского пригорода и держит у себя взаперти. От одной этой новости герцогиня впала в истерику:

— За что его задержали? В чем обвиняют этого прохиндея? Ах, не знаете? Что, если этого проходимца решат пытать? Он же выдаст всех! И тогда все погибнет! Несдобровать ни мне, ни вам, а Сергий навсегда забудет дорогу в Рим! О, Господи, пострадают тогда даже мои дети, даже Ламберт!

— Осмелюсь сказать, несравненная Агельтруда, римский судья и глава городской милиции Теофилакт мой друг и является сторонником нашего дела. Пусть он в свое время отвернулся от Стефана, но кто тогда от Стефана не отвернулся? Все, до последнего служки, были уверены, что в Стефана вселился Сатана. Но речь сейчас не о Стефане, которого, не сомневаюсь, сейчас раскаленной кочергой щекочут черти, а о Теофилакте, моем добром друге Теофилакте. Наши отношения глубоко доверительны, проверены и мечом, и кубком, и я знаю, что его сильно огорчает невнимание со стороны императора Ламберта и вашей милости к своим заслугам перед сполетским домом! Теофилакт честен, но честолюбив. Уступите же его помыслам, и вы можете больше не бояться проходимца-монаха. Вручите ему то, что он просит, и вам не сыскать более верного меча в Италии. Ну, если только за исключением моего! — с усмешкой добавил Альберих.

Тотчас Агельтруда вновь поспешила в дом Теофилактов и объявила хозяину дома, что, в случае успеха на папских выборах, ему будет гарантирован титул графа Тусколо, патримонии, находящейся в пятнадцати милях к юго-востоку от Рима, в районе Альбанских гор. Итак, мечта греческого семейства, наконец, начала сбываться! Теофилакт с благодарностью принял подарок, но не забыл замолвить словечко и за своего друга, расписав все необыкновенные воинские доблести Альбериха. На это Агельтруда, хотя и скаредно чертыхнулась в душе, милостиво ответствовала:

— О, за него, мессер Теофилакт, вы можете не беспокоиться. Я весьма ценю услуги мессера Альбериха, почитаю его своим другом, другом Сполето и императорской семьи Италии. Передайте ему, что он может рассчитывать на графство Фермо, так же, как и тускуланская бенефиция, оставшееся недавно без сюзерена. Разумеется, в случае нашего общего успеха. Мое сердце радуется, видя какие отношения связывают вас, мессер, с графом Альберихом. В наше коварное время столь редко приходится видеть настоящую дружбу.

Теофилакт галантно поклонился. Немного помолчав, Агельтруда набралась смелости начать новую тему:

— Вас же я прошу граф о небольшой услуге. В ваших застенках находится бенедиктинский монах Хатто. Сей монах своими язвительными обвинениями, совершенными в тавернах многих городов, нанес немалое оскорбление мне лично и моему сыну Ламберту, императору Италии. Я прошу вас, граф, выдать мне сего злопыхателя, за которого вы можете назначить приемлемую для вас цену.

Итак, Теофилакту и Альбериху удалось выторговать для себя значительные дивиденды у припертой к стенке сполетской герцогини. Однако Теофилакт, помня наставления Альбериха, решил оставить Хатто в своих заложниках и вежливо, но твердо отказал герцогине в его выдаче. Герцогиня настойчиво повторила просьбу — нахождение монаха Хатто среди живых мира сего для Агельтруды было той самой пресловутой ложкой дегтя, которая отравляла здоровенную бочку меда, нацеженную Сергием и его сподвижниками в последние дни. Теофилакт был непреклонен, Хатто, по его словам, обвинялся в убийстве какого-то богатого горожанина, чья родня требовала тщательного расследования и возмездия. В итоге Агельтруда, отчетливо поскрипев зубами и не найдя весомого повода для объяснения своего живого интереса к судьбе безвестного монаха, пустила в ход другой козырь. Она пообещала, что о переводе Хатто в сполетскую тюрьму в ближайшие дни перед Теофилактом будет хлопотать его друг Альберих, раз на главу городской милиции он имеет, по всей видимости, гораздо большее влияние, чем блистательная Агельтруда. Теофилакт поначалу хотел оставить это язвительное замечание без ответа, но посчитал лучшим вариантом под занавес разговора слегка уступить обиженной герцогине и пообещал, что монах Хатто будет предоставлен Агельтруде сразу после папских выборов и получения его семьей тускуланской патримонии. Хитрость главе римской милиции удалась вполне — герцогиня сразу успокоилась, посчитав несговорчивость грека за жадность и недоверчивость последнего, а не за потаенные замыслы и темную игру, о чем она переживала ранее.